Стая воспоминаний (сборник)

Автобус, мощный экспресс, тронулся с места, разворачиваясь на асфальте Лужников, и Чернецов с Галстуковым, усевшись рядом, обменялись крепким рукопожатием, Чернецов ощутил постоянные затвердения на ладони друга, любившего упражнения со штангой.

— С нами? — кивнул Чернецов на двух мужчин, пристроившихся впереди и то и дело оборачивающихся, таких знакомых по прежним летам славы прилипал среднего возраста.

И Галстуков тонко усмехнулся, наверняка довольный тем, что он, Чернецов, уже догадался обо всем: уж если любят нас, то пренебрегают деликатностью и с гордостью утверждают свое знакомство и дружбу с нами.

Чернецов был пока доволен тем, что потные эти друзья не узнали его и приняли за своего, за прилипалу.

Но как только экспресс остановился у гостиницы «Днепр» возле Киевского вокзала, как только футболисты, веселые от победы, чуть ли не бесшабашные какие-то, разбрелись по номерам, а Галстуков повел Чернецова и двух неотвязных друзей в свой номер, потные друзья, изнемогшие, казалось, от счастья, все же узнали его, Чернецова. Он всегда в такие мгновения заставлял себя думать о своем и не внимать никому, зная, что за восторженными восклицаниями последует неловкая пауза. Так случалось всегда. Вдруг восторгались, каким он был мастером, каким полузащитником мирового класса был, как мощно вел мяч, но вдруг и замолкали, и внезапное их молчание смешило Чернецова: они вдруг вспоминали, что он давно уже, лет пять, не футболист, не кумир, не любимец публики, а кто же он, кто он теперь? В этом и состояла причина, по которой подобные друзья попадали в неловкое положение: они могли любить только знаменитых футболистов, а если футболист уже не футболист, то кто же он и как к нему относиться? Чернецов готов был в такие минуты помочь людям разочароваться в прежнем кумире и дать справку: теперь имярек никто. С вашей точки зрения, каждого из вас разочарует вот такая подробность: Чернецов пропадает гравером в какой-то художественной мастерской. Боже мой, конец света: гравером! А то, что Чернецов отдал футболу молодость и энергию, отдал еще и годы, необходимые для учебы, отдал для вас, крикунов несчастных, акул стадионных, — разве это вас интересует? Или заинтересует вас то, чем он теперь живет, о чем думает, как пытается держаться с достоинством в новой для себя жизни?

Ну, Чернецов в это мгновение, когда двое вдруг воскликнули и вдруг замолчали, отошел от них, еще раз пожал руку Галстукову, взглянул в его глаза:

— Как держишься? Как команда и как держишься?

Может быть, подумал тут же Чернецов, он, он, Галстуков, должен был спросить, как я держусь, как я живу, понемногу забываемый всеми; но, как потом выяснилось, вопрос был очень своевременный, именно тот самый вопрос, который и мучал Галстукова.

— Да, надо бы мне учиться мужеству у тебя, — вполголоса, чтоб не слышали двое опекунов славы, приживалов славы, сказал Галстуков и загадочно посмотрел черными задумчивыми глазами.

— Брось, брось! — тоже вполголоса пробормотал Чернецов, не поняв его загадочного взгляда и досадуя на то, что даже лучший друг ободряет его, когда не нужны ни тусклые, ни красноречивые слова поддержки. Не нужны. Главное, основное уже утвердилось в душе, все стоит на своих местах: ранняя слава и раннее безвестие. К тому же есть упоение в том, что тебя уже не узнают, что учиться тебе поздно и что ты просто гравер. И не важно, разберутся или нет все эти несметные крикуны, болельщики в том, что ты принес в жертву лучшие годы своей жизни ради них, крикунов, фанатиков, тупиц, пустомелей…

— К столу! — воскликнул один из таких необузданных любителей футбола.

Чернецов посмотрел на него, лысоватого, в годах, но со стройной фигурой и даже, если можно так выразиться о мужчине, с узкой талией, а затем перевел взгляд на другого, смуглолицего, маленького, с блистающими круглыми черными глазами, похожего на грека, и мысленно окрестил лысоватого, с болезненным цветом лица Сереньким, а второго оптимиста — Смугленьким.

Серенький и Смугленький уже дружелюбно приглядывались к нему, уже что-то не терпелось им сказать, определенно напомнить о многом легендарном из его, Чернецова, жизни, и Чернецов, заметив, как один из них поиграл ключиком от автомобиля, догадался, что сейчас напомнят они ему, как он мчался на своей автомашине, боясь опоздать на матч, и как попал в аварию, умер, а потом воскрес. Да, он действительно умер на окраине Москвы, в состоянии клинической смерти находился так долго, что должен был, по утверждению врачей, и не выйти из этого состояния угасшей жизни. Но все-таки воскрес и перенес операцию, и осталась на подбородке тонкая линия в виде подковы, и вышел на поле снова, и снова мощным бегом пересекал поле, забивал голы издалека.

Серенький и Смугленький — ничего не поделаешь, надо слушать — очень красочно, перебивая друг друга, поведали как раз эту историю, ставшую легендой, и с любовью уставились на него, уже довольные собой, своею памятью.