1—2 июля — «Контрабанда».
3 июля — «Назови пароль».
4 июля — «Вторая истина».
6—7 июля — «Операция «Брутус».
8 июля — «Все улики против него».
9 июля — «Новые центурионы».
10—11 июля — «Как украсть миллион».
13—14 июля — «Генералы песчаных карьеров».
15 июля — «Мисс инкогнито».
16 июля — «Попытка убийства».
17 июля — «Трое невиновных».
18 июля — «Приключения в загородном доме».
20 июля — «Дни предательства».
21 июля — «Невинные убийцы».
22 июля — «Подозреваются все».
23 июля — «Сокровища серебряного озера».
24 июля — «Приключения на берегах Онтарио».
25 июля — «Слуги дьявола на чертовой мельнице».
27 июля — «Последний патрон».
28 июля — «Я подожду, пока ты убьешь».
29 июля — «Самозванец с гитарой».
30—31 июля — «Секрет великого рассказчика».
«Да, — подумал Кушнарчик, гася окурок о спичечный прогибающийся коробок, — не заскучаешь в этом городке!»
Что ж делать дальше, если день в июне так светел, ночь, краткая ночь в июне тоже светла, бела и если Алевтина Сергеевна, лишь в последний день июня узнавшая все о нем, смотрит с такой мольбой, точно он собирается дать деру из Жучицы именно сейчас?
— Шампанского! — молвил он тихонько ей, взял под руку и повел туда, где можно попировать, — Шампанского, а?
Она кивнула с улыбкой, обрадованная предложением, и вот они пошли, пошли, встречаемые кланяющимися или ухмыляющимися горожанами. Ах, потешная парочка, кавалер да барышня!
В этом городке два пресловутых ресторана, да только в тот большой деревянный сарай, где в огромном зале собираются и заезжие колхозники, и местные интеллигенты, и гостящие мальчики, он не захотел идти, там нет уюта, нельзя уединиться, а вот в ресторан «Волна» над Днепром, на круче, его всегда влекло: и зал поменьше, и буфет в углублении, в нише, и пианино, взятое в серый чехол из льна, и вид из окон на Днепр, на заливные луга, на дальние леса, похожие на застывшие голубые дымы.
Неплохо было бы и в этом зале, да знал он, что есть еще и другой, особый зал в ресторане «Волна», куда иногда попадешь, а иногда и нет; зал для именитых гостей.
Он сунулся было прямо в тот заповедный зал, мимо кухни, служебным коридорчиком, кивая знакомым поварам, вскрикивающим приветливо в кухонном тумане, как будто восторгающимся его смелостью, да тут встала на пути тоже знакомая широкоплечая официантка Анюта и смущенно предупредила, что попасть в зал для гостей, для избранных можно только с разрешения начальника горторга Былымина.
Что ж, и такой оборот дела он предвидел, никогда прежде не беспокоил своего начальника, щекастого да плотного человека со странной фамилией Былымин, но теперь ничего не поделаешь. Он не один, он с дамой, и ничего не поделаешь, надо просить об одолжении. Да и телефон здесь же, совсем под рукой, и вот он снял то ли жирную от прикосновений, то ли облитую супом трубку…
— Да чего там, Кушнарчик, гуляй на здоровье, — послышался в трубке, которую он держал несколько на отлете, чтобы и официантка Анюта слышала хрипловатый голос начальника. — Тем более что ты и есть гость Жучицы. Понял, Кушнарчик? Откуда знаю? Все знаю насчет своих кадров. Нет, спасибо, компанию разделить не могу, а на прощанье скажу: помяни мое слово, вернешься в Жучицу. Многие у нас уезжали с гонором, а потом просились. У нас же природа, Кушнарчик, белорусский курорт! И если потянет в Жучицу, я тебя устрою в любой точке, ты можешь не сомневаться. Хотя тебе уже пенсия идет, Кушнарчик? Ну, брат, тогда тем более потянет в Жучицу!
Вот и весь разговор, вот и напутствие, вот и надежда на возвращение, вот и вера в особенную притягательность курортного местечка на Днепре…
Итак, открывается заветная дверь в сплошь остекленный маленький зал, похожий на огромный капитанский мостик, и начинается пир! Шампанского, Анюта, шампанского!
Можно так и сидеть друг против друга, наливать из бутылки пенящееся вино, чтоб оно играло в разноцветных фужерах, а потом играло в крови, смотреть из этого зала, как из большого фонаря какого-то, вдаль, на Днепр, на купальщиков, прыгающих с вышки в воду, на серебристые байдарки, на узкие плоскодонки, на золотой пляж, где роятся коричневые люди. Чем не курорт, чем не дачная местность?
«А что, — подумалось ему, — если Былымин колдун? Если наколдовал, допустим, возвращение? И если многие уезжают, а потом все равно не могут без Жучицы?»