Стакан молока, пожалуйста

Через минуту Макар крикнул снизу, что кровавая пизда пусть лежит где лежит. Кто–то внизу чертыхался и объяснял, в чем дело. Людвикас пожал плечами, состроил Дорте рожу и ушел. Вскоре хлопнула дверь, и ракушечник захрустел под несколькими парами ног. Дорте встала, чтобы погасить свет. У нее было такое чувство, что кто–то накапал ей кислоты в глаз, скрытый под складкой желтой кожи. Ей было больно не только за себя, но и за девушку в высоких сапожках. Она сейчас, наверное, уже стоит под душем. На полу валялись джинсы, которые Дорте пыталась надеть. Она погасила свет и, хватаясь за мебель и стены, добралась до окна. Комод, стена, кровать, опять стена.

Собака рыскала у кустов недалеко от крыльца. Дорте не могла понять, свободна она или привязана на длинный поводок О чем думает такое животное? Может, и ему тоже страшно? Кто–то говорил, что испуганные собаки самые опасные. Тошнота объяснила ей, что с побегом нужно подождать. Сначала надо немного отдохнуть.

Кто–то был в ее комнате! Если она не откроет глаза, значит, она ничего и не узнает.

Когда этот кто–то притронулся к ее руке, она вздрогнула с безмолвным криком, словно рыба, вытащенная на берег.

— Как себя чувствуешь?

Над ней склонилось лицо Ольги. Близкое и очень большое. С порами на носу и на подбородке. Синяки спустились ниже по шее, края у них пожелтели.

— Я подняла их. Они валялись на полу… — Ольга положила на одеяло отцовские часы. Дорте взяла их и поднесла к лицу. Тридцать три минуты одиннадцатого.

Стекло было разбито. Стрелки уцелели, но не двигались. Отцовские часы остановились.

Несколько раз пролаяла собака. Дневной свет словно вплюнул мужской голос в открытое окно. И все затихло.

— Позвони пекарю, скажи, что от меня. Пусть мама заберет меня отсюда, — прошептала Дорте.

Ольга помотала головой:

— У меня нет телефона… И вообще… Я даже не знаю, где мы. А ты знаешь?

— В лесу… В самой середине леса. Надо все время держаться дороги, — решительно сказала Дорте. — Ты давно здесь? — Ее голос дребезжал словно треснувшее стекло.

— Не помню… Кажется, неделю…

— Я… Ты не можешь одолжить мне немного денег? Тогда я уеду домой… На автобусе… Мама…

Ольга пыталась дать ей напиться.

— Пей и возьми себя в руки. Я принесу тебе чего–нибудь поесть. Вот приедем в Стокгольм, и будет легче. Они хотят, чтобы у тебя прекратилось кровотечение, а то ты испачкаешь кровью всю машину.

— А как это сделать? — прошептала Дорте, выпив еще немного воды.

— Я не знаю, — пробормотала Ольга.

— Стокгольм?.. — спросила через минуту Дорте.

— Ну да. Ведь мы туда едем. Работать.

— А собака тоже поедет с нами?

— Не думаю.

— Тогда мы можем… Мы с тобой… убежим… Сядем на поезд… Потом на автобус…

— Они всегда запирают двери. Нам будет не выйти. А про автобусы я ничего не знаю.

Они взяли с собой бутерброды и собирались поехать на автобусе. На целый день. Мать сложила все в большую корзину с кожаными ручками, которую отец нес на спине. Они всегда брали с собой два больших зонта. На всякий случай, говорила мать. Один полосатый — бело–красный. Другой — серый, в крапинку. Отец мягко укорял мать, говоря, что смешно брать с собой эти совершенно ненужные вещи. Но мать стояла на своем. Отец все равно забывал все, что говорил, если ему никто не возражал. И мать запрещала Вере перечить отцу.

Зонты они брали, потому что так хотела мать. Уходя из дому, она несла их под мышкой. Но еще не доходя до школы, где также жил друг отца, она уже отставала ото всех из–за своей слишком тяжелой ноши. Отец не мог смириться с тем, чтобы все видели, как его жена тащит два больших зонта в придачу ко всему остальному. Поэтому он останавливался и добродушно вздыхал, а потом забирал у матери эти бревна, как он называл зонты. Мать приобрела их на аукционе. Там же она приобрела и старый рассохшийся стул, на котором никто никогда не сидел. И приводила веские, но непонятные остальным доводы, зачем он ей понадобился.

Отец никогда не ворчал по поводу зонтов, когда уже нес их. Очевидно, он забывал о зонтах в ту минуту, как клал их на плечо. Словом, у школьного здания мать с улыбкой отдавала ему свои два «на всякий случай». Сама она несла старый кожаный рюкзак с одеждой, которая могла им понадобиться. Плед был засунут под клапан рюкзака. В руке мать держала плоскую корзинку с ножом. В ней она приносила домой грибы, цветы, шишки и целебные травы. Все, что казалось ей красивым, интересным или полезным. Едва они входили в лес, она превращалась в целеустремленного лунатика. То кидалась в сторону, то медленно брела, неожиданно застывая на месте по причине, известной только ей. Потом, широко раскрыв глаза и протянув руку, она наклонялась и клала что–то в свою корзинку.

Когда они подходили к берегу озера, из–за туч выглядывало солнце. Мать садилась, загородившись зонтами, и вытягивала ноги за пределы двойной круглой тени. Если шел дождь, она приглашала остальных укрыться вместе с ней под зонтами. Вера считала, что Дорте занимает слишком много места. Это была неправда, но протестовать не имело смысла.