Стакан воды

На экране возник строгий Кремлёвский зал, заполненный выпускниками сельскохозяйственных вузов. Это тоже были творцы будущего — борцы за народное благосостояние. Одно за другим проплывали в кадре молодые весёлые лица с глазами, полными надежд, смело устремлёнными прямо в глаза зрителей, заполнивших зал кинематографа.

Потом показывали знаменитый московский завод, и в его знаменитом цехе — знаменитого московского токаря.

Это тоже был человек будущего, — он работал резцом будущего, резцом из нового сплава, который он затачивал по-своему и добивался от него невиданных скоростей резания. Резец будущего уже в настоящем широко использовался на наших предприятиях.

Сверкающая, как спиральный фейерверк, металлическая стружка вытеснилась не менее сверкающим Садовым кольцом. Это показывали традиционную круговую эстафету: мелькал этап за этапом. Диктор объявлял участников... Вот слушатель академии соревнуется с учеником ФЗО... Молодой учитель передаёт эстафету агроному... Знатный шахтёр принимает эстафету от студента-геолога... Колхозник рвёт финишную ленточку... А улица бежит и бежит дальше.

И сразу, почти без перерыва, эта улица переходит в мрачную магистраль большого, не нашего города. Это кончилась московская хроника и начался заграничный художественный фильм.

На экране смешно страдал маленький человечек. У человечка ничего не получалось. Это были кадры, считавшиеся во всем мире самыми уморительными. Однако зал не смеялся. Здесь жалели человечка, у которого ничего не получалось. Наверно, великий артист не обиделся бы такому приёму. Может быть, он добивался этого всю жизнь.

А человечек продолжал беспомощно ходить по земле. Ноги его смотрели сразу в две стороны, а идти ему было всё-таки некуда.

Только один раз ему привалило счастье. Это было в мечтах.  Счастье явилось в виде призрачного собственного домика, где яблоки сами стучались в окна, а корова по первому требованию бесплатно давала молоко. Но и это счастье было не настоящим, это была декорация, которая даже кое-где просвечивала. Стены домика проламывались. Они были картонными.

Гребешков вышел из кинотеатрика взволнованный и потрясённый судьбой бездомного человечка.

Кругом горели огни большого города.

Бархатное небо висело над ним.

Город веселился.

В такт музыке качалась темнота над театральными фонарями. С террас летних кафе, из дверей ресторанов струились потоки света и музыки. По мокрому асфальту набегали лунные дорожки автомобильных фар и убегали рубиновые отсветы стоповых фонариков.

Пешеходы шли мимо них по-праздничному подтянуто и неторопливо. На этот раз они несли букеты и бутылки с вином, конфетные коробки и театральные бинокли.

Гребешков шагал по мостовой, низко опустив голову.

— Что ты там ищешь, Семен Семенович? — участливо спросила Варвара Кузьминична.

— Подкову! — печально отшутился Гребешков.— Говорят, оброненная подкова приносит счастье.

Но по городской дороге ходили только автомобили, все труднее было найти на ней подкову.

С бульвара неслась музыка. Липы, ещё более старые, чем проходившие под ними Гребешковы, сочувственно шелестели пыльной городской листвой. Над ними бушевал вальс, ещё более старый, чем липы.

—Мечту надо иметь! — вдруг тихо, но убеждённо сказал Гребешков. — Можно и о домике. Но только для одного себя мне домика не надо. А для людей... оказывается, я уже не могу строить. Так вышло, что прошлое испортило мне будущее, — вздохнул он. — Царизм испортил мне молодость, а сейчас, хотя я и получил в своё распоряжение триста лет, но это триста лет старости. Пользы от меня кот наплакал. И получаюсь я пирожок ни с чем... Любому другому больше пригодилось бы моё бессмертие.

Мимо железной бульварной калитки прогрохотал ярко освещённый вагон. Почти сразу за этим над калиткой вспыхнул аншлаг: «Берегись трамвая!»

— Хорошо, берегусь, — покорно проговорил Семен Семенович, — я теперь для науки нужен, чтоб могли передать моё бессмертие кому действительно надо, по более точному адресу...

Теперь они шли медленно, осторожно обходя заборы новостроек, подолгу пережидая сверкающие потоки автомашин. Даже по каменным лестницам они спускались тщательно, как сходят люди, обременённые тяжёлым грузом.

— Семен Семенович, я хочу в ресторан... — неожиданно заявила Варвара Кузьминична. — Мы можем потратить с тобой те деньги, что отложили на годовщину свадьбы. Сегодня праздник побольше.

Это была нехитрая стратегия, изобретённая с целью хоть немножко расшевелить Гребешкова.

В ресторане было по-вечернему нарядно.

Гребешковы поднялись по мраморной лестнице в не менее мраморный зал.

Семен Семенович, несмотря на состояние, в котором он находился, все же с интересом осмотрел зал с высоченными железными табуретками у стойки.

— Только я на этот нашест не полезу, — прошептала Варвара Кузьминична, зная любознательный характер своего супруга.

Они заняли отдалённый столик, и Семен Семенович заказал бутылку вермута, Причём просил принести непременно украинского вермута, которого он, правда, никогда не пробовал, но о котором когда-то читал в вечерней газете.