Сталь остается

— Прошу извинить. И где только мои манеры? Добрый вечер, господа. Дамы. — Последних, строго говоря, в комнате не было. Все присутствующие женщины были из разряда платных особ. Он оглядел их, выбрал наугад одну и обратился уже к ней. — Что хорошего, госпожа?

Шокированная шлюха раскрыла фиолетовые губы и уставилась на него в совершенном недоумении. Рингил терпеливо улыбнулся. Женщина беспомощно оглянулась в надежде на помощь и поддержку кого-то из клиентов, но на выручку никто не спешил.

— У нас тут все хорошее, Гил. — Если кого-то из честной компании и задел тот факт, что гость обратился в первую очередь к потаскухе, а не к особам более достойным, то Милакара выходка старинного приятеля не тронула совершенно. — Потому что за все плачу я. И кстати, почему бы тебе не попробовать сердце пумы? Вон там, на желтом блюде. Исключительно вкусно в ихелтетском маринаде. Вряд ли тебе в последние годы доводилось угощаться чем-то подобным в своей глуши.

— Ты прав, не доводилось. У крестьян только баранина да волчатина. — Рингил наклонился и ухватил с тарелки изрядный кусок мяса. Капельки жира, стекая с пальцев, падали на стол. Откусив, он неспешно пережевал и одобрительно кивнул. — Что ж, для борделя совсем неплохо.

Ропоток недовольства обежал стол. Кто-то вскочил. Не старше сорока, физиономия бородатая и не такая перекормленная, как другие. Под модным в здешних местах пурпурном с золотом наряде крепкая фигура, на которой, похоже, еще не все затекло жиром. Пальцы сжали рукоять кинжала, оставленного без внимания бдительным привратником. Рингил успел заметить золотую печатку с эмблемой болотной ромашки.

— Это возмутительно! Я не позволю какому-то Эскиату безнаказанно оскорблять присутствующих! Требую…

— Не люблю, когда меня так называют, — сказал, не переставая жевать, Рингил. — Пусть будет мастер Рингил, ладно?

— Вам требуется преподать урок…

— Сядь.

Если он и повысил голос, то лишь на самую малость, зато взгляд ожег хлыстом. Глаза встретились, полыхнули, и верзила дрогнул. Такое же предупреждение получил и юнец с мачете, только теперь предостережение пришлось подкрепить словесной угрозой — на случай, если противник пьян и не понял, что именно обещает взгляд Рингила.

Верзила сел.

— Ты бы тоже сел, Гил, — мягко предложил Грейс. — У нас здесь стоя не едят. Это грубо и неприлично.

Рингил облизал пальцы.

— Знаю. — Он еще раз прошел взглядом по собравшимся. — Кто-нибудь освободит место?

Милакар кивнул сидевшей поблизости шлюхе. Женщина проворно поднялась и, не говоря ни слова, отступила к зашторенному алькову, где и осталась стоять, скромно опустив руки и слегка выгнув обтянутое муслином бедро, чтобы гости могли по достоинству оценить предлагаемые формы.

Обойдя стол, Рингил остановился у освободившегося места, кивнул женщине у окна и сел. Бархатная подбивка сохранила тепло ее задницы, и оно непрошено просочилось через ткань штанов. Соседи справа и слева старательно отводили глаза. Пришлось напрячься, чтобы не заерзать.

У Раджала ты шесть часов пролежал в собственной моче, изображая мертвеца, пока чешуйчатые сновали между волноломов со слугами-рептилиями, отыскивая выживших. Потерпишь полчаса бабский жар. И даже поддержишь вежливый разговор с сильными и славными жителями Трилейна.

Грейс Милакар поднял кубок.

— Предлагаю тост. За одного из самых героических сынов Трилейна, ко времени вернувшегося домой.

Короткая пауза, потом отклик — что-то вроде ворчания далекого грома. Все торопливо уткнулись в кубки. Как поросята в свинарнике, подумал Рингил, не оторвутся от корыта. Опорожнив кубок, Милакар подался к нему через гостя слева, и его лицо оказалось в футе от Рингила. В нос ударил сладкий запах вина.

— Ну а теперь, когда представление закончилось, может быть, скажешь, зачем ты пришел, Гил?

Бледные глаза прищурились, в лучиках морщинок затаилось любопытство. Между аккуратно подстриженными усиками и ухоженной бородкой кривились в усмешке набрякшие в предвкушении удовольствий губы, за которыми белели краешки зубов. Рингил почувствовал, как дрогнуло сердце.

Милакар облысел — или почти облысел, — как сам и предсказывал. И, как и обещал, побрил голову.

— Пришел повидать тебя, Грейс, — сказал он, и это было почти всей правдой.

— Значит, повидать меня пришел? — прохрипел Милакар. Они лежали на большой, застеленной шелковыми простынями кровати, вымотанные, мокрые, сплетенные. Он приподнялся, схватил Рингила за волосы на затылке и, протащив лицом по влажному бедру, ткнул носом в дряблую промежность. — Нет, пришел ты вот за этим. Лживый кусок благородного дерьма. Точно так же, как тогда, пятнадцать сраных лет назад, мальчишкой-Эскиатом.

Милакар повернул кулак, больно затягивая волосы.

— Шестнадцать лет. — Рингил сбросил его руку, перехватил, переплетая пальцы, поднес его ладонь к лицу, прижал к губам. Поцеловал. — Пятнадцать было мне, запомни. И больше не называй так.

— Как? Мальчишкой?

— Эскиатом. Сам знаешь, не люблю.

Милакар высвободил правую руку, приподнялся, подпер щеку и посмотрел на лежащего поперек него Рингила.

— Но так зовут твою мать.