Сталин. Большая книга о нем

формы и масштабы. Любое действие Советского правительства и все отрицательное в

Советском Союзе, например, судебные расправы и чистки — получало оправдание, еще более

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

248

странным являлось то, что коммунистам удавалось убеждать самих себя в целесообразности и

справедливости всех этих мероприятий или, что еще проще, вытеснять из своего сознания и

забывать неприятные факты.

Между коммунистами были и люди с развитым эстетическим вкусом, с глубоким знанием

литературы и философии, но, несмотря на это, все были воодушевлены не только взглядами

Сталина, но и «совершенством» формы их изложения.

М. Джилас и сам в дискуссиях часто указывал на кристальность стиля, на

несокрушимость логики и гармонию изложения сталинских мыслей как выражение

глубочайшей мудрости, хотя для меня и тогда не составило бы большого труда определить, —

если бы дело касалось другого автора, — что на самом деле это бесцветная ограниченность и

неуместная смесь вульгарной журналистики с Библией. Иногда это принимало комические

формы: всерьез считали, что война окончится в 1942 году, потому что так сказал Сталин. Когда

же этого не произошло, пророчество было забыто, причем прорицатель ничего не потерял от

своего сверхчеловеческого могущества. С югославскими коммунистами происходило то же, что

происходило за всю долгую человеческую историю с теми, кто свою судьбу и судьбу мира

подчинял одной-единственной идее. Сами того не замечая, они создавали в своем воображении

Советский Союз и Сталина такими, какими они были необходимы для их борьбы и ее

оправдания.

О восприятии Сталина различными коммунистическими деятелями и о восприятии самим

Сталиным некоторых политиков можно прочитать такие строки: «…Следует отметить

отношение Димитрова к Сталину. Он тоже говорил о нем с уважением и восхищением, но без

явной лести и низкопоклонства. Он относился к Сталину как дисциплинированный

революционер, повинующийся вождю, но думающий самостоятельно. Особенно подчеркивал

он роль Сталина во время войны.

Он рассказывал:

— Когда немцы были под Москвой, настала общая неуверенность и разброд. Часть

центральных партийных и правительственных учреждений, а также дипкорпус перебрались в

Куйбышев. Но Сталин остался в Москве. Я был у него тогда в Кремле, а из Кремля выносили

архивы. Я предложил Сталину, чтобы Коминтерн выпустил обращение к немецким солдатам.

Он согласился, хотя и считал, что пользы от этого не будет. Вскоре мне пришлось уехать из

Москвы. Сталин же остался и решил ее оборонять. В эти трагические дни он в годовщину

Октябрьской революции принимал парад на Красной площади: дивизии мимо него уходили на

фронт. Трудно выразить то огромное моральное воздействие на советских людей, когда они

узнали, что Сталин в Москве, и услышали из нее его слова, — это возвратило веру, вселило

уверенность в самих себя и стоило больше хорошей армии.

Разговор начался с того, что Сталин поинтересовался нашими впечатлениями о Советском

Союзе. Я сказал:

— Мы воодушевлены!

На что он заметил:

— А мы не воодушевлены, хотя делаем все, чтобы в России стало лучше.

Мне врезалось в память, что Сталин сказал именно Россия, а не Советский Союз. Это

означало, что он не только инспирирует русский патриотизм, но и увлекается им, себя с ним

идентифицирует.

Однако времени размышлять об этом не было, потому что Сталин сразу перешел к

отношениям с королевским югославским правительством в эмиграции, спросив Молотова:

— А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито —

единственного, кто фактически борется против немцев?

Молотов усмехнулся — в усмешке была ирония и самодовольство:

— Нет, это невозможно, они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в

Югославии.

Меня привел в восторг этот непосредственный обнаженный подход, которого я не

встречал в советских учреждениях и тем более в советской пропаганде. Я почувствовал себя на

своем месте, больше того — рядом с человеком, который относится к реальности так же, как и

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

249

я, не маскируя ее. Не нужно, конечно, пояснять, что Сталин был таким только среди своих

людей, то есть среди преданных ему и поддерживающих его линию коммунистов.

Когда я упомянул заем в двести тысяч долларов, он сказал, что это мелочь и что это мало

поможет, но что эту сумму нам сразу вручат. А на мое замечание, что мы вернем заем и

заплатим за поставку вооружения и другого материала после освобождения, он искренне

рассердился:

— Вы меня оскорбляете, вы будете проливать кровь, а я — брать деньги за оружие! Я не

торговец, мы не торговцы, вы боретесь за то же дело, что и мы, и мы обязаны поделиться с вами

тем, что у нас есть.