Сталин<br />(Предтеча национальной революции)

Была хозяйственная разруха. Слабая промышленность не могла справиться с напряжением войны. Транспорт работал еле-еле. Топлива не хватало. Земля, лишенная человеческих рук, иссыхала. Начинался голод.

На фронте только треть солдат имела винтовки. Всегда не хватало снарядов. Армия ощущала себя беззащитной перед лицом вооруженного до зубов врага. Малейший успех оплачивался потоками крови. За успехами шли поражения — и новая кровь.

Снабжение войск продовольствием, одеждой, медикаментами было из рук вон плохо. Бездарное командование не внушало доверия. Письма с родины волновали и звали домой — к заброшенным полям. Не внушала доверия бездарная власть. По фронтам, по стране шли мрачные толки об измене. Ее корни искали при дворе. Престиж династии падал с каждым днем.

Во всех углах огромной страны нарастало смутное недовольство. Спокойнее всех пока что была деревня. Она переносила тяготы войны с привычной покорностью. В ней меньше всего был подорван авторитет власти. Но волновались рабочие. Все ширилась волна забастовок. Напрасно неутомимые Придворовы[2] отправляли тысячи рабочих на фронт, под пули. Напрасно на их место ставили тех, кого нужно было — по протекции, за деньги — освободить от воинской повинности. Отправленные на фронт разлагали армию, в тылу же оставалось достаточно элементов брожения.

Нарастало брожение и в войсках, сосредоточенных в городах тыла, особенно в столицах. Это не были прежние кадровые части, скованные суровой дисциплиной. Это была сырая, рыхлая масса, полуодетая, полуголодная, желавшая только одного: окончания войны.

Во всех, во всех низовых слоях городов нарастала тяжелая ненависть. Как капли едкого яда, буравили души слухи об измене. «Зачем, для кого проливаем кровь? Зачем, для кого все эти жертвы?» — спрашивали себя. В длинных очередях у полупустых лавок от человека к человеку, как электрический ток, передавались искры злобы и возмущения. Больше всего разжигал ненависть низов разгул спекулянтов тыла. Никогда не были так велики прибыли, никогда не было так много денег — и никогда не придавали им так мало цены. Никогда не шили так много нарядов, не покупали так много бриллиантов, не прожигали так нагло деньги и жизнь, как в это страшное время. Это видели воспаленные глаза нищеты.

Было беспокойство и недовольство верхушечных групп. Все понимали, что положение ухудшается с каждым днем. Боялись последствий войны. Россия становилась все слабее. Все презрительнее, все более свысока начинали смотреть на нее союзники. Что будет после мира, даже после победы? Не окажется ли истощенная страна в полной зависимости от своих союзников? Будет ли заплачена цена пролитой крови? Будут ли даны Константинополь, проливы, сохранится ли русское влияние в Персии, на Балканах, на Дальнем Востоке?.. Еще более мрачными казались перспективы внутри страны. Верхи общества ощущали себя на верхушке готовящегося извергнуться вулкана. Где выход?

Как заново напрячь силы страны для победы? Как предотвратить революцию?

Строили планы дворцового переворота. Одного царя хотели заменить другим. Шептали о конституции, об ответственном министерстве. Но не имели ни мужества, ни воли добиться этого. Даже великие князья, самая привилегированная верхушка, которым ничто не могло грозить, когда они — после совещания с иностранцами и либеральными вождями ехали к царю, чтобы передать робкую просьбу об ответственном министерстве, — дрожали, бледнели, смущались от нескольких недовольных слов человека, которого они считали сами безнадежно слабым, и от одного холодного взгляда императрицы, этой «женщины в штанах», как она себя называла. Недоговаривали, смолкали на полуслове, возвращались домой и растерянно говорили:

— Ничего не вышло… Невозможно…

Вожди либерализма совещались меж четырех стен, умно и едко анализировали положение страны, умно и едко клеймили бездарную власть с трибуны Государственной думы и разных общественных совещаний. Но произнеся свои речи, подстегивавшие страну острым бичом, они расходились, как школьники, по домам, повинуясь бумажке, подписанной бессильным монархом. Хмурились генералы, озабоченно шептались дельцы, писали нервные донесения послы союзных держав: дела шли все хуже.

В этой атмосфере всеобщего брожения, как подземные кроты, всюду шныряли иностранные агенты, большие и маленькие. Одни добивались выхода России из войны — и стремились еще больше дезорганизовать жизнь страны. Другие хотели еще крепче завязать узлы войны — и этим тоже усиливали общее разложение.

…Дворцовая молодежь решилась на действие: в подвале, тайком, заманив обманом, убили Распутина, сбросили полуживое тело царского фаворита в прорубь. И все. На большее и они не были способны.

II

Но было ли вообще возможно большее? Нет. Не для этих кругов и не для этих людей.