Сталин и Мао. Два вождя

Мао Цзэдун был недоволен тем, что Сталин не принял во внимание, что Мао Цзэдун пошел ему навстречу и вместе с ним формально осудил речь госсекретаря США. Мао Цзэдун сделал это, исходя из своего тезиса о необходимости «разграничения врагов и своих». Иначе говоря, Мао Цзэдун в то время полагал, что главную опасность для него в создавшихся и временно существовавших тогда условиях представляли США, поэтому их нужно и можно было относить к категории «врагов», а Сталина можно было также временно и в создавшихся условиях относить к числу относительно «своих». Из всего этого следовало, что, выбирая из двух зол меньшее (а для Мао Цзэдуна и США, и Сталин были «двумя злами»), Мао Цзэдун был вынужден кривить душой и делать снисхождение, то есть смотреть сквозь пальцы на ошибки и недостатки Сталина. Здесь ярко проявлялась натура Мао Цзэдуна, который всегда, по крайней мере в своих мыслях в то время, ставил себя выше Сталина, как, впрочем, и выше любого другого человека в Китае и за его пределами, во всем мире. Сталин тоже проявлял свою натуру в отношениях с Мао Цзэдуном, фактически на протяжении всего времени пребывания Мао Цзэдуна в Москве то так, то этак пытаясь заставить Мао Цзэдуна следовать за собой, навязать ему свою волю.

Мао Цзэдун полагал, что, выступив с осуждением речи Ачесона, он выполнил формальности, то есть оказал поддержку Сталину перед лицом внешнего врага. Мао Цзэдун делал это, несмотря на то что, по существу, был не согласен с политикой Сталина, и, по сути дела, таким образом как бы снисходил к его трудностям в отношениях с американцами.

Мао Цзэдун всегда стремился отделять трудности Сталина в отношениях с американцами от своих трудностей в отношениях с американцами. В этом состояли, может быть, самые существенные разногласия между Сталиным и Мао Цзэдуном в период их встреч и бесед в Москве в 1949-1950 годах. Ведь Сталин хотел бы добиться признания Мао Цзэдуном того, что и он сам, и его партия, и его государство являются лишь составной частью единого военного лагеря, который существует на мировой арене в окружении врагов и в котором должна соблюдаться военная дисциплина, должно существовать подчинение одному верховному главнокомандующему, то есть Сталину.

Мао Цзэдун никак не желал согласиться с такой позицией Сталина. Он фактически, на словах признавая, что США и их союзники являются противником и КНР, и СССР, по сути дела, желал оставлять дверь открытой для того, чтобы при первой же возможности самостоятельно и отдельно повести дела с Вашингтоном, не завися при этом от СССР; более того, с точки зрения Мао Цзэдуна, будущее взаимодействие в отношениях с США могло иметь одной из своих основ общее осуждение целого ряда сторон политики России (СССР).

Мао Цзэдун был крайне недоволен тем, что Сталин не принял во внимание такой важный шаг Мао Цзэдуна, как осуждение речи госсекретаря США, но и, более того, не отнесся к КНР как к равному в правах партнеру, а начал настаивать на том, чтобы само осуждение речи Ачесона было осуществлено в форме, копировавшей советскую модель такой акции. Мао Цзэдун видел в этом поступке Сталина и отсутствие уважения к принципу равноправия, и отсутствие уважения по отношению к «братской партии» и к «братской стране». Он полагал, что он не мог уступить ни в чем, так как это означало бы соглашательство в вопросе о государственном суверенитете и национальном самоуважении.

Таким образом, Сталин и Мао Цзэдун не могли достичь взаимопонимания по этому вопросу. Они расходились принципиально, они были несовместимы в очень многом.

Сталин и Мао Цзэдун—союзники поневоле. Сталин предпочел бы иметь не равноправного партнера и союзника, а зависящих от него во всем государство и его лидера. Однако силой обстоятельств Сталин был вынужден вступать в отношения союза и оформлять эти отношения с Мао Цзэдуном. Мао Цзэдун предпочел бы независимость и самостоятельность, отдельность. Однако точно так же, силой обстоятельств, он был вынужден вступать со Сталиным в отношения союза.

Оказалось, что в беседах Сталина и Мао Цзэдуна каждый из собеседников должен был внимательно анализировать не только общий смысл сказанного, но и каждую формулировку, фразу, слово, если хотите, каждый звук или даже незвук. Дело в том, что даже молчание, неответ на вопрос тоже имели значение, содержали в себе загадку, которую предстояло разгадать, представляли собой маневр, на который приходилось реагировать. Имели значение не только высказывание или молчание, но и выражение лица. Даже с этой точки зрения общение Сталина и Мао Цзэдуна было еще более сложным, чем общение, например, Сталина с Черчиллем или Рузвельтом.

Попутно отметим также, что Мао Цзэдун также подозрительно смотрел на своих подчиненных, как и Сталин на своих. В ходе бесед в Москве это проявилось применительно к Сталину в случаях, известных нам с Н. Т. Федоренко (см. выше), а применительно к Мао Цзэдуну — в случае с Чэнь Бода (см. ниже).