Сталин и НКВД

Молотов вспоминал, что в июне 1953 года при аресте Берия сказал, «я считаю, что Берия перерожденец, что это человек, которого нельзя брать всерьез, он не коммунист, может быть, он был коммунистом, но он перерожденец, этот человек, чуждый партии». По его словам вскоре после него выступал Хрущев. «Он со мной полемизировал: «Молотов говорит, что Берия перерожденец. Это неправильно. Перерожденец — это тот, который был коммунистом, а потом перестал быть коммунистом. Но Берия не был коммунистом! Какой же он перерожденец?» Хрущев пошел левее, левее взял. Я и не возражал, не отрицал. Это, наверное, правда было». Иными словами, летом 1953 года основное обвинение со стороны Хрущева: «Берия — «сторонник капиталистического пути развития», «никогда не был коммунистом». Молотов согласился с ним («я и не возражал, не отрицал. Это, наверное, правда было»), потому что тоже считал Берия «правым» и неоднократно это потом повторял в мемуарах: «Я считаю, что Хрущев был правый, а Берия еще правее. Еще хуже. У нас были доказательства. Оба правые. И Микоян. Но это все разные лица. При всем том, что Хрущев — правый человек, насквозь гнилой, Берия — еще правее, еще гнилее».

Однако в начале марта 1953 года Хрущев еще не сообщает публично о том, что считает Берия «гнилым сторонником капитализма». В разговорах с Булганиным в первую неделю марта он говорит только о личной опасности, которую представляет Берия: «Мы и днем с ним приезжали на дачу к Сталину, когда появлялись профессора, и ночью дежурили. Я с Булганиным тогда был больше откровенен, чем с другими, доверял ему самые сокровенные мысли и сказал: «Николай Александрович, видимо, сейчас мы находимся в таком положении, что Сталин вскоре умрет. Он явно не выживет. Да и врачи говорят, что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?». — «Какой?». — Он возьмет пост министра госбезопасности (в ту пору Министерства государственной безопасности и внутренних дел были разделены). Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность — это будет начало нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!»

Этот же рассказ Хрущев повторил и во время выступления на пленуме 1953 года по делу Берия: «Это было, наверное, за сутки до смерти товарища Сталина. Я товарищу Булганину тогда сказал: «Николай Александрович, вот Сталин безнадежно больной, умрет, что будет после Сталина?»

Конечно, на пленуме он, наверное, не мог сказать, что давно считал Берия «контрреволюционером». Ведь иначе неизбежно возник бы вопрос, почему Хрущев сразу после смерти Сталина не сообщил об этом партии, а, наоборот, согласился на назначение Берия в МВД. Вместо этого он тогда говорил (только Булганину): «вот моя тревога: после смерти Сталина Берия будет всеми способами рваться к посту министра внутренних дел. Зачем ему этот пост? Этот пост ему нужен для того, чтобы захватить такие позиции в государстве, с тем, чтобы через свою разведку установить шпионаж за членами Политбюро, подслушивать, следить, создавать дела, интриговать, и это приведет к очень плохим последствиям, а может быть и больше, для партии».

Даже по поводу того, что он считал Берия «карьеристом и интриганом», но не выступил против него сразу и открыто в марте 1953 Хрущев оправдывался перед членами ЦК. В его системе ценностей: главное — «честность коммуниста», «честность перед Партией». Именно это качество Хрущев, получается, и не проявил в марте 1953 года.

Но если Хрущев уже в марте знал про «контрреволюционность» Берия, то тем более должен был сразу выступить против него, однако не сделал этого. Он еще не знал про то, что «Берия правый», или знал, но боялся Лаврентия Павловича? А чего он мог опасаться ДО того как Берия вернулся на Лубянку? Пока в МГБ еще Игнатьев? Может, у Берия в марте 1953 года появился какой-то компромат на Хрущева, который позволял «держать его на коротком поводке»? В этом случае становится понятнее, что именно произошло 1 марта на Ближней даче.