Сталин и писатели Книга четвертая

► 10 февраля 1937 года в Большом театре состоялось торжественное заседание, посвященное столетию со дня смерти Пушкина, на котором присутствовал Сталин. Тихонову было поручено произнести вступительную речь, которую на другой день напечатали «Правда», «Известия» и другие газеты... Тихонов говорил о Пушкине или (чтобы точнее выразиться) и о Пушкине, но каждое его слово было обращено к Сталину. Большой театр был набит до отказа, но только один слушатель интересовал оратора, только для него была энергично и с воодушевлением произнесена речь, в которой говорилось о Пушкине, но превозносился Сталин. Соединить имена Пушкина и Сталина невозможно. Но Николай Семенович совершил это невозможное и надежно защитил себя, быть может, даже не подозревая об этом. Сталин не только одобрил его речь — это вскоре стало известно. Он полюбил Тихонова, а Тихонов полюбил Сталина — искренне, самозабвенно, — недаром же еще и теперь, когда ему минуло 80 лет, портрет Сталина висит над его столом

(В.

Каверин. Эпилог. М., 2006. Стр. 296).

В молодости Каверин и Тихонов дружили. (Оба были «Серапионами», значит, братьями.) С кем-то из Серапионов (с Зощенко) Вениамин Александрович был близок до конца дней. С кем-то (с Фединым, когда тот превратился в «чучело орла» и «комиссара собственной безопасности») под конец жизни разошелся. И сделал это даже публично, обратив к нему свое прощальное «открытое письмо».

К Тихонову он ни с какими — ни с открытыми, ни с закрытыми письмами не обращался. Тут нечего было обсуждать, не о чем разговаривать.

Тихонов «одеревенел», как выразился на его счет Виктор Шкловский, тремя десятилетиями раньше, чем это случилось с Фединым. И эта внезапно происшедшая с ним метаморфоза всех бывших его друзей поразила до глубины души.