Сталин и писатели Книга первая

Порой веселой мая
По лугу вертограда,
Среди цветов гуляя,
Сам друг идут два лада…

Ей весело, невесте,

«О, милый! — молвит другу, —
Не лепо ли нам вместе
В цветах идти по лугу?»

И взор ее он встретил,

И стан ей обнял гибкий.
«О, милая! — ответил
Со страстною улыбкой, —

Здесь рай с тобою сущий!

Воистину все лепо!
Но этот сад цветущий
Засеют скоро репой!»

«Как быть такой невзгоде! —

Воскликнула невеста, —
Ужели в огороде
Для репы нету места?»

А он: «Моя ты лада!

Есть место репе, точно,
Но сад испортить надо
Затем, что он цветочный!»

«А роща, где в тени мы

Скрываемся от жара,
Ее, надеюсь, мимо
Пройдет такая кара?»

«Ее порубят, лада,

На здание такое,
Где б жирные говяда
Кормились на жаркое;

Иль даже выйдет проще,

О жизнь моя, о лада.
И будет в этой роще
Свиней пастися стадо».

«О друг ты мой единый! —

Спросила тут невеста, —
Ужель для той скотины
Иного нету места?»

«Есть много места, лада,

Но наш приют тенистый
Затем изгадить надо,
Что в нем свежо и чисто!»

«Но кто же люди эти, —

Воскликнула невеста, —
Хотящие, как дети,
Чужое гадить место?»

Им имена суть многи,

Мой ангел серебристый,
Они ж и демагоги,
Они ж и анархисты…

Весь мир желают сгладить

И тем ввести равенство,
Что всё хотят загадить
Для общего блаженства.

При всем отвращении, которое автор этой злой сатиры испытывает к тем, кто «всё хотят загадить для общего блаженства», в одном он им все-таки не в силах отказать: блаженство там или не блаженство, но в случае, если этот безумный проект будет осуществлен, безусловно будет достигнута по крайней мере главная его цель: всеобщая сытость. Что другое, но «жирные говяда» будут, и мяса на жаркое хватит всем.

Сады и рощи вырубят, соловьев «за бесполезность» истребят, но зато не будет больше в мире голодных: всех накормят.

С этим, в общем, были согласны все отрицатели и разоблачители социалистического идеала. Мир, изображенный Замятиным в его антиутопии, ужасен. Но голода там нет: все сыты. Так же обстоит дело и в «прекрасном новом мире» Олдоса Хаксли. То же и у Маяковского в «Клопе»: карточку любимой девушки прикнопить некуда, с поэзией тоже дело плохо, но деревья «мандаринятся» — срывай и ешь в свое удовольствие.

В романе Юрия Олеши «Зависть» — тот же конфликт, то же противоречие. Поэта Кавалерова автор сталкивает с «колбасником» Бабичевым. Поэт впал в ничтожество, «колбасник» торжествует. Мир будущего — это мир «колбасника», строящего грандиозный мясокомбинат «Четвертак». «Колбасник» бездушен и бездуховен, чужд и даже враждебен поэзии. Но он хочет всех накормить дешевой и вкусной колбасой. И, конечно, накормит!

В этом были согласны все. Как бы ни был ужасен и даже страшен мир торжествующего социализма, но это будет мир не голодных, а сытых людей. Что другое, а уж накормить — накормят!

И вот оказалось, что как раз накормить-то и не смогли! Оказалось, что проклятый капитализм — даже в такой жалкой, ублюдочной, подневольной и подконтрольной форме, как НЭП, — справлялся с этой задачей куда лучше, чем «построенный в боях социализм».

Наверно, можно было уговорить себя (как это уже не раз бывало), что бычьи семенники — это временные трудности, порожденные сложностями переходного периода. Но слишком уж очевидно было, что внезапное исчезновение балыка, швейцарского сыра и ветчины и замена всех этих яств бычьими семенниками были прямым следствием удушения последних остатков капитализма (НЭП) и решительным, крутым поворотом к тому, что страна уже пережила однажды в годы военного коммунизма. И поскольку сворачивать с этого выбранного в 1929 году пути строители социализма не собирались — да и не могли, слишком уж далеко они по этому пути зашли, — эти «временные трудности» стали, как любил выражаться наш вождь, постоянно действующим фактором.

* * *

На взятие Парижа немцами в 1940 году Анна Ахматова откликнулась таким стихотворением: