Сталин и заговор генералов

...Осенью 1916 г., после очередного неудачного побега из плена, он оказался в Инголыптадте — интернациональном лагере для особо беспокойных военнопленных офицеров-«бегунов» из армий Антанты. Французский лейтенант, вспоминая позже первое впечатление, которое произвел на него появившийся в замке «новичок», лейб-гвардии Семеновского полка подпоручик Михаил Тухачевский, отмечал: «Это был молодой человек, ари-стократически-раскованный, худой, но весьма изящный в своей потрепанной форме. Бледность, латинские черты лица, прядь волос, свисавшая на лоб, придавали ему заметное сходство с Бонапартом времен Итальянского похода»'. Известный исследователь русской дворянской культуры XVIII—XIX вв. Ю. Лотман в связи с подобными явлениями писал: «...Интересны случаи, когда именно природой данная внешность истолковывается человеком как знак, т. е. когда человек подходит к себе самому как к некоторому сообщению, смысл которого ему самому предстоит расшифровать (т. е. понять по своей внешности свое предназначение в истории, судьбе человечества и прочее)»^{288 289}. Ю. Лотман приводит пример аналогичной с «казусом Тухачевского» функ-ционалыюй зависимости поведения и внешности: «казус Пестеля»¹. Это, как считают психоаналитики, особенно характерно для молодых людей. «Подросток может долгое время проводить перед зеркалом, разговаривать с самим собой вслух, ведет дневник — он как бы осваивает себя, заново с собой знакомится»^{290 291}. Это обстоятельство, конечно же, не могло быть не замеченным самим М. Тухачевским. Он мог «находить» сходство с «корсиканцем» и в своем происхождении: как и у Бонапарта, у него отец тоже принадлежал к старинному дворянскому роду, а мать была простой женщиной. Еще в юности, по воспоминаниям Л. Сабанеева, «он снимался в позах Наполеона, усваивал себе надменное выражение лица»²⁹². Развитию своеобразного романтического «наполеонизма» в мировоззренческих установках русских офицеров подкреплялось неофициальным «культом Наполеона» в курсах по военной истории в кадетских корпусах и военных училищах. Это обстоятельство, наряду с другими мотивами, вероятно, также стимулировало интерес молодого Тухачевского к жизнеописаниям Наполеона. Иными словами, образом для уподобления, для самоидентификации Тухачевскому служил прежде всего, несомненно, «книжный Наполеон». По свидетельству П. Фервака, в плену он с увлечением читал «Мемориал Святой Елены» Лас-Каза²⁹³. Одной из его любимых книг была «Война и мир» Л. Толстого, а литературным героем — весьма «соблазнительный» образ для подражания — князь Андрей Болконский’.

«Соблазнительность» его заключалась и в том, что его аристократизм романтически «просветлял» в нем Наполеона.

Князь Касаткин-Ростовский ссылается в своих воспоминаниях на то, что «говорят, Тухачевский никогда не расстается с историей этого великого полководца»¹. В одной из разведсводок зарубежного белогвардейского центра в 1922 г. значилось, что Тухачевский «мнит себя русским Наполеоном. Даже говорят, он во всем старается подражать Наполеону и постоянно читает его жизнеописания и историю». Стилистика приказов М. Тухачевского в период Гражданской войны свидетельствует о несомненном «наполеоновском» на них влиянии.

Однако не только фактор «книги» играл роль в возникновении «наполеоновского» варианта социальной идентификации и самоидентификации Тухачевского в обстановке исторического кризиса, но и фактор близкого окружения. Если не все, то многие близкие ему люди, внушавшие ему, пусть даже скрытый, авторитет, собственным мнением влияли на формирование его «самомнения». Л. Норд свидетельствовала об одном в этом смысле весьма примечательном разговоре с Тухачевским.

«Слушай! — как-то признался он. — Военным делом я стал интересоваться очень рано. Этим я заразился от двоюродного деда, который был до мозга костей военным человеком. Он был генералом. Я всегда смотрел на него с врсторгом и с увлечением слушал его рассказы о сражениях. Дед это заметил и раз, посадив меня на колени к себе, мне было тогда лет семь-восемь, он спросил: «Ну, Мишук, а кем ты хочешь быть?» — «Генералом», — не задумываясь, отвегал я. — «Ишь ты! — рассмеялся он. — Да ты у. нас прямо Бонапарт — сразу в генералы метишь». И с тех пор дед, когда приезжал к нам, спрашивал: «Ну, Бонапарт, как дела?». С легкой руки моего деда, меня дома и прозвали «Бонапартом»^{294 295}. Над «наполеоновскими» замашками и «полководческим апломбом» не по чину иронизировали его товарищи по л.-г. Семеновскому полку в 1914 г. После своего первого, но весьма прославившего его боевого успеха под Кржешо-вом, по свидетельству князя Касаткина-Ростовского, «о Тухачевском начали говорить и интересоваться им... Первый боевой успех, конечно, вскружил ему голову, и это не могло не отразиться на его отношениях с другими. Его суждения часто делались слишком авторитетными: чуждаясь веселья и шуток, он всегда был холоден и слишком серьезен; часто с апломбом рассуждал о военных операциях и предположениях»¹.