Сталин и заговор Тухачевского

9 февраля 1937 г. мою сестру Розалию Ишову арестовали в Москве органы НКВД, а брат, инженер Военно-морского флота Леонид Ишов, арестован в Кронштадте в апреле того же года. Если раньше на все мои сигналы, записки и докладные Главная военная прокуратура никак не реагировала, то сейчас она оказалась «на высоте». Как ни странно, получив от кого-то «сигнал» об аресте моих сестры и брата, ГВП как никогда проявила мобильность и бдительность. От меня срочно затребовали письменного объяснения о моих взаимоотношениях и «связях» с сестрой и братом. Требуемые от меня сведения я изложил с исчерпывающей полнотой и немедленно передал в Главную военную прокуратуру». (С. 219.) «Усилив борьбу с нарушителями советского закона, я был вынужден снова перенести вопрос об этом в областной комитет партии, приводя в подтверждение сотни фактов грубейшего нарушения прав человека. Как я понял, секретари обкома все чувствовали, видели и знали, но, к великой печали, были не в состоянии что-либо изменить. Я начал убеждаться, что я борюсь с ветряными мельницами и что руководящие партийные работники обкома тоже находились под неослабным наблюдением и контролем НКВД. Партийных руководителей райкомов, обкомов, крайкомов с необычной легкостью арестовывали и заключали в тюрьму. Страшный ярлык „врага народа“ продолжал навешиваться на честных людей.

Мои усилия в борьбе за законность практически оказывались тщетными. Ничего изменить я не мог, если не считать нескольких десятков невиновных людей, освобожденных мною из тюрьмы и арестов немногих мерзавцев, фабриковавших уголовные дела. Все это было каплей в море.

Во мне все восставало против клеветы и издевательств. Непрерывно мучила мысль, как же выйти из создавшегося тупика. Ведь отчетливо было видно, как вся государственная машина работает на такое страшное зло. Но одновременно с этим я не переставал верить в доброту и справедливость. Мечталось о правде, а число фактов нарушения и искажения законов росло с каждым днем.

Бороться с фальсификаторами становилось все труднее и труднее. И вот в июле 1938 года я принял решение добиться свидания с Генеральным прокурором СССР Вышинским, для чего выехал в Москву, захватив с собой собранный мной материал о фактах грубейшего нарушения законности. За каждым документом стоял живой человек.

Кроме того, произведенные к тому времени аресты членов ЦК, секретарей ЦК Украины Косиора, Хатаевича, видного политического деятеля Постышева, вожака питерской комсомолии и секретаря Ленинградского обкома партии П. Смородина, о ком слагали поэмы, секретаря ЦК комсомола Косарева, наркома просвещения Бубнова, крупного военачальника Дыбенко и многих др. — заставили серьезно и очень о многом задуматься. Творившееся беззаконие зашло слишком далеко, приняв огромные размеры.

Вскоре я узнал об аресте еще ряда видных государственных деятелей, таких, как Крыленко и Антонов-Овсеенко. Тогда же стало известно об аресте Карахана, Калмыкова, Шацкого, Рудзутака, Сосновского, М. Кольцова, Бруно-Ясенского, Эйхе и многих-многих других.

Еще острее я почувствовал результаты произвола и беззакония, от которых бессмысленно гибнут лучшие ленинские кадры, а их и так с каждым днем оставалось все меньше и меньше». (С. 224-225.)

«Чрезмерная боязнь, страх перед органами НКВД, я бы назвал это массовым психозом, обуяли всех поголовно, парализовали и психику и разум людей. Многие, стремясь доказать свою „приверженность и преданность“ органам, утратили мужество и порядочность. Они стремились делать абсолютно все, что ждало от них НКВД. В прошлом достойные, уважаемые люди готовы были в угоду работникам органов доносить на самых близких людей и даже родных, готовы были подписать любой, даже ложный документ или показание». (С. 228.)

Как же выглядел на фоне этих событий Вышинский? В июле 1938 г. Ишов, приехав со своими материалами в Москву, сумел пробиться к нему на прием. Он пришел в сопровождении Главного военного прокурора Розовского. Состоялся большой и опасный разговор. «Долг коммуниста заставил меня доказывать Вышинскому порочность применяемых физических методов при допросах. Хотя я чувствовал, что мои доказательства ни к чему не приводят, все же продолжал настаивать на своем, на что-то надеясь. И вдруг я почувствовал леденящий душу холодок, который стоял в зрачках Вышинского и даже проступал сквозь стекла очков. Этот холодок был в лице, голосе, обращении. Он чувствовался даже в рукопожатии.

Когда я выходил от Вышинского, он, обращаясь к Розовскому, сказал: «Ну что ж, нужно проверить изложенные здесь тов. Ишовым материалы и принять меры, а поскольку у тов. Ишова в Сибири создались обостренные отношения с руководством НКВД, то переведите его на работу в аппарат Главной военной прокуратуры, а там будет видно».