Сталин и заговор Тухачевского

Час спустя меня представляют Буденному у буфета, ломившегося под тяжестью всевозможных яств. Любопытная деталь — на серебряных блюдах были выгравированы двуглавые орлы и инициалы «С.А». Посуда была из дворца предтечи Буденного на посту московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича.

Широким, гостеприимным жестом маршал указал мне на белорыбицу и на ведра с икрой во льду, на копченых гусей, заливную птицу, на великолепные закуски и весело сказал:

— Выбирайте. Угощайтесь. За ваше здоровье!

И, слегка крякнув, выпил большую рюмку водки. Гости вообще приналегли на водку, явно отдавая ей предпочтение перед кавказским шампанским, которое разливали в бокалы лакеи в белых перчатках. Закусив и выпив, Буденный решил сказать мне что-нибудь любезное.

— Я по заграницам не разъезжаю и не знаю вашей прекрасной родины. Но надеюсь как-нибудь у вас все-таки побывать!

Признаюсь, я слегка перепугался. Кто знает, какой характер может носить визит маршала Буденного? Я предпочел бы, чтобы он приехал со своей молодой женой, а не во главе Первой конной».

* * *

Этот раут у Литвинова имел для дипломатического корпуса особое значение, ибо это был первый официальный прием со времени расстрела красных генералов.

Дипломаты и иностранные журналисты, жившие в Москве, еще не имели в этот момент точной информации о заговоре Тухачевского. На приеме у Литвинова можно было обменяться мнениями и слухами. Само собой разумеется, во всех кружках, где звучала не русская, а иностранная речь, в этот вечер говорили только о Тухачевском. По особому, неписаному соглашению, из чувства осторожности, имени Сталина никто не упоминал. Говорили просто «он». Постепенно, из различных отрывистых слухов и данных создалась общая картина. «К концу вечера один иностранный дипломат шепнул мне:

«За последнюю неделю в Союзе, по моему подсчету, произведено 98 расстрелов».

Можно ли говорить, что сведения эти дипломат получил от советских собеседников, тщательно уклонявшихся от разговоров на подобные темы, а не от своих иностранных коллег? С советскими гражданами рекомендуется разговаривать лишь о театрах и московской жизни.

Из многочисленных бесед, которые я имел в Москве с весьма осведомленными людьми, у меня создалось твердое впечатление, что Тухачевский действительно был душой заговора, имевшего целью устранение Сталина. В эти дни в иностранной колонии ходили по рукам копии письма Тухачевского к маршалу Ворошилову. Из письма этого явствовало, что Ворошилов был на стороне заговорщиков, что он должен был к ним примкнуть, но в последний момент отошел в сторону. В дипломатических кругах были убеждены, что письмо это — не апокриф, и что оно действительно до конца было написано Тухачевским.

Тухачевский не был «германским шпионом», несмотря на свою немецкую ориентацию. Преступление его носило более тяжкий характер: он осмелился стать поперек дороги Сталину.

В Москве рассказывают, как происходит заседание Политбюро. Сталин входит в зал и, не выслушав ничьего мнения, дает приказы.

— Я хочу, чтобы это было так.

Приказ Сталина — всегда гениален и критике не подлежит. Тухачевский и группа его приверженцев осмелились критиковать, проводить свою политику. Когда Сталин требует доклада по какому-нибудь вопросу, докладчик прежде всего желает выяснить, какова точка зрения на этот вопрос самого Сталина и чего он хочет. Все остальное не имеет значения. Тухачевский осмелился защищать свою собственную точку зрения — в частности, по вопросу о франко-советском пакте, и это погубило его.

Горе оппозиционерам! Их не спасет ни имя, ни заслуги перед революцией, ни ордена, ни чины. Когда советский сановник некоторое время не появляется на официальных приемах, в дипломатических кругах говорят:

— Такой-то, по-видимому, отправлен в Саратовскую губернию.

Это значит, что его уже нет в живых. Когда Сталин отправил в «Саратовскую губернию» зиновьевско-троцкистскую оппозицию, никто особенно не жалел расстрелянных, не пользовавшихся в широких слоях населения особенными симпатиями. Наоборот, многие искренне были удовлетворены, ибо в России, где все построено на умелой пропаганде и массовом психозе, все неудачи и срывы принято сейчас объяснять работой «троцкистов и зиновьевцев», — и многие в это искренне верят.

Совсем иное впечатление произвел на массы расстрел красных генералов. Все поняли, что на верхах идет отчаянная борьба за власть, ибо никто в душе не мог поверить в официальную версию «шпионажа». Нет, русской армией не командовали шпионы, говорят в Москве. Сталин воюет сейчас не с правой или левой оппозицией, не с определенной группой лиц, а со всеми теми, кто не разделяет его мнения и кто, тем самым, автоматически попадает в категорию троцкистов, шпионов и диверсантов.

Одно имя Сталина приводит людей в трепет. В Москве, с особого разрешения, мне удалось осмотреть Кремль, в чем обычно иностранному журналисту отказывают. Рядом со мной шел, все время осмотра, кремлевский офицер, человек, на которого возложена нелегкая обязанность охранять Сталина. Во время прогулки я спросил: