Сталин и заговор военных 1941 г.

«Вечером 29 июня, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Всех интересовало положение на Западном фронте, в Белоруссии. Но подробных данных о положении на территории этой республики тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Западного фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны маршалу Тимошенко. Однако тот ничего конкретного о положении на Западном направлении сказать не смог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой».

Значит, из воспоминаний Микояна следует, что члены Политбюро во главе со Сталиным, целую неделю (!), начиная с 22 июня, интересовались положением на Западном фронте, но позвонить в Наркомат обороны догадался только один Сталин. А что же он не догадался позвонить туда в первый день? Так связи не было, — уверял нас в этом сам Жуков. А что же Сталин не позвонил на второй или третий день войны и не поинтересовался положением дел на Западном фронте? В конце концов, у него, что, нервы не выдержали от интереса, и он решил позвонить в Наркомат обороны лишь на седьмой день (!) войны?

Более того, никто другой, а именно он, «встревоженный таким ходом дела», и предложил товарищам по партии поехать туда. А вот такая простая мысль о поездке, почему-то, не посетила головы товарищей Сталина по Политбюро. Почему? Трудно сказать. Да им в голову не пришла еще более «оригинальная» идея: просто взять телефонную трубку и дозвониться до Наркомата обороны. Опять просматривается противостояние: Сталин — Политбюро. Сталин — встревожен положением на Западном фронте, а члены Политбюро с Микояном — только заинтересованы. Только человек с «отмороженными мозгами» может поверить в такую чушь, что Сталин за семь дней ни разу не позвонил из Кремля военным и не захотел узнать о положении дел в одном из важнейших в стратегическом плане округе.

Но вот, наконец, все товарищи из Кремля вместе со Сталиным приехали в Наркомат обороны:

«В кабинете наркома были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование фронта, какая имеется с ним связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не удалось. Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для восстановления связи, никто не знает. Очевидно, только в этот момент Сталин по-настоящему понял всю серьезность просчетов в оценке возможности, времени и последствий нападения Германии и ее союзников. И все же около получаса поговорили довольно спокойно».

Хочется возразить дорогому Анастасу Ивановичу. У вас концы с концами не сходятся. Сами же утверждаете: знали, что «связи с войсками Западного фронта нет», а Жуков уверяет, что связь как минимум вчера была, но «за весь день восстановить ее не удалось». Сталин сразу понял игру заговорщиков из числа военных, и их явный саботаж вывел его из себя. Он не позволил водить себя за нос, как Молотова!

«…Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник Генштаба, который так растерялся, что не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Раз нет связи, Генштаб бессилен руководить. Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал за состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек не выдержал, разрыдался, как баба, и быстро вышел в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5–10 Молотов привел внешне спокойного, но все еще с влажными глазами Жукова».

Вспоминается «Из записных книжек» Ильфа и Петрова: «В комнату, путаясь в соплях, вошел мальчик».

Смотрите, как Микоян выгораживает Жукова, рисуя того в розовых тонах. Опять мы наблюдаем противостояние: теперь уже Сталин — Жуков. Сталин — взорвался, а Жуков — просто растерялся. Сталин — груб, незаслуженно оскорбил «мужественного человека», а Жуков — сентиментален, разрыдался, правда, как баба, но хорошему человеку это дозволительно. Правда, представить эту картину, — плачущего Жукова, — крайне сложно. Однако Анастас Иванович старается, — ну как не порадеть родному человечку!

Вообще, у антисталинистов, — а Микояна, как следует из его воспоминаний, вполне можно отнести к этой категории лиц, — своеобразное понятие человеческих качеств. У них всегда то, что принято считать положительным качеством, оценивается со знаком минус, и наоборот: отрицательные качества, почему-то, приобретают положительную окраску. Вот и в нашем случае. Что мужественного увидел Микоян в действиях начальника Генштаба Жукова? Отсутствие должностного усердия и должностной подлог, это что ли, считать мужеством? В этом варианте воспоминаний при описании произошедшего инцидента в наркомате Жуков еще выглядит паинькой. В другом варианте Жуков очень грубо разговаривал со Сталиным и вел себя крайне вызывающе. Тем не менее, для Микояна Жуков будет всегда мужественным. Это Сталину отказано во всем.