Сталин, Иван Грозный и другие

В 1929 г. одним махом было уволено все руководство Народного комиссариата просвещения (Наркомпроса) во главе с несменяемым с 1917 г. наркомом А.В. Луначарским. На его место назначили известного революционера и участника Гражданской войны А.С. Бубнова, не имевшего отношения к просвещению (не сумел закончить даже сельскохозяйственного учебного заведения), но ставшего верным сталинцем. Среди обвинений, которые предъявлялись прежнему руководству, для нас наиболее существенны те, что имели отношение к структуре низшего и среднего образования и связанной с ней системой школьных дисциплин и учебников. Большевики первой волны были экспериментаторами и реформаторами во всем, в том числе в образовании. Не моя задача анализировать их деятельность в этой области, но хочу отметить, что они пытались демократизировать школу и отойти от сословной схемы «классической» школьной подготовки дореволюционной России через систему гимназий, реальных училищ, народных и церковно-приходских школ. Кроме того, они хотели перестроить общеевропейскую систему школьных курсов и, в частности, создать новые «синтетические» учебные дисциплины. Одной из них должно было стать «обществоведение», куда помимо истории входили адаптированные элементы истории политических учений, марксистской философии истории и др. Эти первые опыты были не очень удачны: абстрактные схемы плохо воспринимались учащимися, не было новых учебников, а учителя не ориентировались в чуждых идеях. И все же это был понятный и оправданный поиск новых путей в педагогике, нацеливавших молодёжь на изучение прошлого для лучшего понимания будущего своей страны и мира. Конечно, предлагались утопичные и невнятные ориентиры, но важен был и вектор движения: позади осталось зло (рабство, феодализм, царизм, крепостничество, власть капитала, голод) и борьба с ним, впереди был неизведанный путь к свободе, к неведомому равенству социализма и манящему изобилию коммунизма. Однако с приходом Сталина страна сначала незаметно, а затем все более подчиняясь его воле, стала делать «правый» поворот или, выражаясь языком того времени, Сталин исподтишка начал движение к ползучей контрреволюции, причем к ее крайней форме, к так называемой консервативной революции. Сталин никогда не использовал это понятие и, возможно, имел о нем смутное представление, но когда он совместно с группой Бухарина объявил, что они приступили к строительству социализма в одной, отдельно взятой, стране, т. е. в СССР, то это означало первый, пока еще непонятный им самим, шаг к национальному социализму. И произошло это почти на 10 лет раньше того, как в Германии широко распространилась сходная идея. Он чутко следил за новыми веяниями в Западной Европе, в Италии и Германии. Интерес к писаниям Муссолини и Гитлера у него возник с того момента, как они появились на политической арене. В архиве Сталина, в той части, что до сих пор засекречена от собственных граждан, хранится красноречивый на этот счет материал. Он и его соратники с карандашами в руках изучали «Майн кампф» и другую примыкающую к нацизму литературу. Книги о Муссолини и итальянском фашизме он собирал, начиная с 20-х гг. ХХ в., что видно по остаткам его собственной библиотеки. Конечно, врага надо знать, но личность Гитлера манила Сталина и до, и во время, и даже после Отечественной войны, когда германский национал-социализм и фюрер были повержены[58].

Сталинская перестройка не могла обойти стороной школу и преподавание истории. Открыто вернуться к царско-имперским ценностям было невозможно, да и не надо этого было делать. Как бы в прошлом ни был высок культ российского царя, но культы мировых владык типа Цезаря, Августа, Чингисхана, Наполеона, Ленина и подобных им исторических деятелей были на порядок выше, ярче, а судьбы – невероятней. Они не были наследниками древних царских родов, они не были счастливчиками-узурпаторами, нет, они были творцами собственной, неповторимой судьбы, они были героями всех времен и народов! В конце 1920-х – начале 1930-х гг., да и позже, Сталин живо интересовался деятельностью этих и подобных им героев мировой и отечественной истории. В его модели того мира, который он заново создавал, сильные личности типа Ленина, Ивана Грозного, Кромвеля или Петра Великого должны были стать предшественниками, сигнализирующими стране и миру о появлении нового, более великого и даже более жесткого исторического героя. Он не боялся остаться в памяти народов великим тираном. Он боялся остаться в памяти людей невзрачным, малозаметным хромоножкой, нечаянно заброшенным на вершину власти. Пройдет время, и на последней встрече с Эйзенштейном в феврале 1947 г., в присутствии артиста Черкасова и нескольких членов Политбюро Сталин скажет, что, конечно, «Иван Грозный был очень жестоким» и что показывать в кино жестокости царя можно и даже нужно, но надо объяснять, чем такие репрессии были обусловлены[59].

Так обыденно мученическая смерть была провозглашена доброкачественным орудием государственного управления.