Сталин, Коба и Сосо

В других случаях, наоборот, люди, разглядывая портрет молодого Сталина в недавно вышедшей книге или прочитав его краткую биографию, начинали припоминать давнюю мимолетную встречу с похожим человеком и отсылали в ИМЭЛ не столько воспоминания, сколько вопросы: мог ли это быть Сталин? Так, бывший машинист Сибирской железной дороги в 1952 году в письме в ИМЭЛ рассказал, как в сентябре 1912 года подвез на своем паровозе беглого политического ссыльного, он подробно описал его внешность: «Мне очень хотелось бы узнать, был ли этот мой пассажир действительно великий руководитель нашей партии»[143]. Сталин в описанное время действительно бежал из Нарымской ссылки и, вообще говоря, мог оказаться в указанном машинистом месте. Подробностей того побега мы не знаем, не знаем и точного ответа на вопрос, он ли ехал на том паровозе, как не знали его и сотрудники ИМЭЛ.

Сходные, также производящие впечатление правдивых, рассказы принадлежат, к примеру, арестанту, запомнившему похожего на Сталина человека в этапной тюрьме; московскому рабочему, в 1912 году принимавшему у себя после сходки нелегала, который на прощание назвался странным именем, даже воспроизведенным рассказчиком в два слова через запятую – «Со, со»[144]. Такого рода документы ставят исследователя в затруднение. Они вполне могут быть позднейшей фантазией, сконструированной после чтения сталинской биографии. С другой стороны, в них встречаются детали, совпадающие с другими воспоминаниями о Сталине, но в официальных печатных изданиях не фигурировавшие. Как, скажем, в последнем случае описанная москвичом манера держаться заночевавшего в их комнате гостя очень похожа на аналогичные сцены уже несомненно со Сталиным, изложенные партийными рабочими Петербурга.

Западные биографы Сталина, опиравшиеся на эмигрантскую традицию, почему-то полагали, что враги должны были судить и рассказывать о нем более правдиво, нежели друзья и адепты. Однако именно в мемуарах меньшевиков находятся не только не поддающиеся проверке и неправдоподобно преувеличенные сплетни, но и прямая клевета. Не забудем и о политической ангажированности авторов, и о том, что для них, проигравших свое дело грузинских меньшевиков, страницы мемуаров стали способом продолжить задним числом свою войну и даже в буквальном смысле переписать неудачные эпизоды. Достаточно сдержанные на общем фоне воспоминания Ноя Жордания[145]при сопоставлении с другими документами обнаруживают корректировку событий в пользу мемуариста. Например, он довольно решительно меняет в свою пользу результаты голосований на V съезде РСДРП.

Кроме того, меньшевики, хотя формально и состояли в одной партии с большевиками, но в силу вражды, соперничества и конспирации о делах большевиков были осведомлены не вполне, о многом судили по слухам, что, конечно же, снижает ценность их свидетельств. В первую очередь по этой причине неровно выглядит книга Георгия Уратадзе. В ней наряду с замечательными, по-видимому, точно описанными эпизодами (например, он пересказывает суждения и взгляды высланных из Батума рабочих, распропагандированных Сосо Джугашвили, и для него самого ставших интеллектуальной новостью – он тогда впервые услышал постулат о пролетариате как главной движущей силе революции[146]) имеется и пересказ циркулировавших в партийных кругах сплетен об интриганстве Джугашвили и о том, что партийцы якобы выводили его на чистую воду «как клеветника и неисправимого интригана», причем, если понимать текст Уратадзе буквально, то Сосо сначала вообще не был принят в тифлисскую организацию, а затем из нее исключен, и все это около 1899 года[147]. Если верить меньшевистским авторам, то вся партийная карьера Кобы выглядит непостижимым фактом.

Из всех меньшевиков ближе и лучше всех Иосифа Джугашвили знал его бывший друг детства и соученик по горийскому училищу и тифлисской семинарии Иосиф Иремашвили, с момента размежевания большевиков и меньшевиков ставший одним из непримиримых противников Кобы. Позднее Иремашвили вошел в состав меньшевистского правительства Грузии и был выслан из СССР в 1922 году. Книгу «Сталин и трагедия Грузии» он издал в 1932 году в Берлине на немецком языке[148]. Дальнейшую жизнь Иремашвили провел в Берлине и умер там же в 1944 году. Этот факт хорошо согласуется с ремаркой Л.Д. Троцкого, что по взглядам Иремашвили стал «чем-то вроде национал-социалиста»[149]. Тем не менее Троцкий оценил текст Иремашвили как не лишенный «бесспорной внутренней убедительности» и использовал его в собственных рассуждениях о Сталине. Отзыв Троцкого ввел Иремашвили в число мемуаристов, наиболее часто цитируемых и пользовавшихся доверием биографов Сталина. Увы, я вынуждена констатировать, что доверие это не было заслуженным.