Сталин. Красный «царь» (сборник)

В докладе на сессии ЦИКа в январе 1936 г. председатель Совнаркома Молотов заявил: «народное хозяйство страны стало социалистическим (аплодисменты). В этом смысле (?) задачу ликвидации классов мы решили (аплодисменты)». Однако от прошлого остались еще «враждебные нам по своей природе элементы», осколки господствовавших ранее классов. Кроме того, среди колхозников, государственных служащих, а иногда и рабочих обнаруживаются «спекулянтики», «рвачи в отношении колхозного и государственного добра», «антисоветские сплетники» и т. п. Отсюда-то и вытекает необходимость дальнейшего укрепления диктатуры. Наперекор Энгельсу, рабочее государство должно не «засыпать», а наоборот, становиться все более и более бдительным.

Картина, нарисованная главой советского правительства, была бы в высшей степени успокоительной, если б не была убийственно противоречивой. В стране окончательно воцарился социализм: «в этом смысле» классы уничтожены (если они уничтожены «в этом смысле», значит и во всяком другом). Правда, социальная гармония кое-где нарушается обломками и осколками прошлого. Но нельзя же думать, будто лишенные власти и собственности разрозненные мечтатели о восстановлении капитализма вместе со «спекулянтиками» (даже не спекулянтами) и «сплетниками» способны опрокинуть бесклассовое общество. Все обстоит, казалось бы, как нельзя лучше. Но к чему тогда все-таки железная диктатура бюрократии?

Реакционные мечтатели, надо думать, постепенно вымирают. Со «спекулянтиками» и «сплетниками» могли бы шутя справиться архидемократические советы. «Мы не утописты, – возражал в 1917 г. Ленин буржуазным и реформистским теоретикам бюрократического государства, – и нисколько не отрицаем возможности и неизбежности эксцессов отдельных лиц, а равно необходимости подавлять такие эксцессы. Но… для этого не нужна особая машина, особый аппарат подавления, это будет делать сам вооруженный народ с такой же простотой и легкостью, с которой любая толпа цивилизованных людей даже в современном обществе разнимает дерущихся или не допускает насилия над женщиной». Эти слова звучат так, как если бы автор их специально предвидел соображения одного из своих преемников на посту главы правительства. Ленин преподается в народных школах СССР, но, очевидно, не в Совете народных комиссаров. Иначе нельзя было бы объяснить решимость Молотова прибегать, не задумываясь, к тем самым построениям, против которых Ленин направлял свое хорошо отточенное оружие. Вопиющее противоречие между основоположением и эпигонами налицо. Если Ленин рассчитывал, что даже ликвидацию эксплуататорских классов можно будет совершать без бюрократического аппарата, то Молотов в объяснение того, почему после ликвидации классов бюрократическая машина задушила самодеятельность народа, не находит ничего лучшего, кроме ссылки на «остатки» ликвидированных классов.

Питаться «остатками» становится, однако, тем затруднительнее, что, по признанию авторитетных представителей самой бюрократии, вчерашние классовые враги успешно ассимилируются советским обществом. Так, Постышев, один из секретарей ЦК партии, говорил в апреле 1936 г. на съезде Комсомола: «Многие вредители… искренне раскаялись, стали в общую шеренгу советского народа…». В виду успешного проведения коллективизации «дети кулаков не должны отвечать за своих отцов». Мало того: «теперь и кулак вряд ли верит в возможность возврата его прежнего эксплуататорского положения на селе». Недаром же правительство приступило к отмене ограничений, связанных с социальным происхождением. Но если утверждения Постышева, целиком разделяемые и Молотовым, имеют смысл, то только один: не только бюрократия стала чудовищным анахронизмом, но и государственному принуждению вообще на советской земле нечего больше делать. Однако с этим непреложным выводом ни Молотов, ни Постышев не согласны. Они предпочитают сохранять власть, хотя бы и ценою противоречия.

На самом деле они и не могут отказаться от власти. Или в переводе на объективный язык: нынешнее советское общество не может обойтись без государства, ни даже – в известных пределах – без бюрократии. Но причиной этому являются отнюдь не жалкие остатки прошлого, а могущественные тенденции и силы настоящего. Оправдание существования советского государства как аппарата принуждения заключается в том, что нынешний переходный строй еще полон социальных противоречий, которые в области потребления – наиболее близкой и чувствительной для всех – имеют страшно напряженный характер и всегда угрожают прорваться отсюда в область производства. Победу социализма нельзя поэтому назвать еще ни окончательной, ни бесповоротной.