Сталин. Ледяной трон

Потом события середины двадцатых годов: смерть Ленина, за которой последовала ожесточенная грызня в верхах, борьба за лидерство в партии, за титул вождя и наследника. Для идейного человека это опять-таки шок: когда былые сподвижники, вроде бы накрепко спаянные единством убеждений и целей, схватываются насмерть, словно откопавшие золотой клад флибустьеры…

В конце двадцатых – начале тридцатых эта борьба еще более обострилась. Как ни убаюкивай себя воспоминаниями о былом единстве, об общих идеалах, жизнь наглядно демонстрирует: верить нельзя никому. Сталин полагал, что Бухарин – его искренний друг, не способный на подлость, а «друг» тем временем с поднятым воротником проскальзывал к противникам Сталина и на равных обсуждал с ними, как бы свергнуть Кобу к чертовой матери. И даже жена Наденька, самый близкий человек, качнулась к противникам…

Что, подобные поганые сюрпризы не сделают человека жестче и подозрительнее? Ну-ну.

А еще позже, когда хлынула информация о заговорах в высшем руководстве партии, армии, госаппарата…

Одним словом, изначально Сталин вовсе не был свирепым. Жизнь заставила…

И все же он до некоторого момента еще пытался оставаться умеренным, не жестоким. Давно известно, что в середине тридцатых, уже подвергаясь прессовке, Бухарин (вместе с молодой женой!) был послан ЦК в Европу, чтобы приобрести там архив Карла Маркса. С некоторых пор я не могу отделаться от убеждения, что Сталин таким образом выталкивал неверного друга «Бухарчика» из страны. Что это был недвусмысленный намек: ну что ты тянешь, придурок! Жена при тебе, ты на свободе! Не вздумай возвращаться!

Но если это и был намек, Бухарин его не понял…

Еще в тридцать шестом году, когда уже давным-давно бушевали открытые схватки с партийной оппозицией, когда к Сталину стеклось достаточно информации о заговорах, он, тем не менее, старательно готовил оттепель.

Да, именно так. Оттепель. Первую. Принято считать с легкой руки Эренбурга, что оттепель впервые наступила после смерти Сталина. Простите, вздор. Самая первая оттепель – это тридцать шестой год, сталинская Конституция, сталинский проект всеобщих, равных и тайных выборов.

Напомню, как обстояли дела. Сначала был принят целый комплекс мер по восстановлению законности и искоренению перегибов последних лет. Не кто иной, как Андрей Януарьевич Вышинский, новый прокурор СССР, совершенно несправедливо признанный «палачом», эту кампанию начал. Сначала были пересмотрены дела многих социально чуждых элементов, высланных из Ленинграда после убийства Кирова, – и немало людей реабилитировано.

Потом Вышинский пробил в Политбюро (несомненно, с подачи Сталина) так называемое постановление о снятии судимости с колхозников, репрессированных по печально известному закону «о трех колосках». В течение семи месяцев почти восемьсот тысяч человек в одночасье лишились судимости и были восстановлены в правах. Вслед за тем из разряда «лишенцев» вывели казачество.

Сегодня нам трудно представить, что означало тогда для человека находиться в категории «лишенца». «Лишенец» – это не просто индивидуум, лишенный права голосовать на выборах. Это – бедолага третьего, четвертого сорта: и сам бесправен, и дети бесправны, не то что в институт поступить, а и приличную работу получить невозможно…

И вот их реабилитировали – сотни тысяч людей. Отныне они становились полноправными гражданами. Это что – не оттепель? Но Вышинский не останавливался. Летом 1936-го Политбюро утвердило проект его постановления «О порядке производства арестов». Теперь по всем без исключения делам сотрудники НКВД могли производить аресты исключительно с согласия прокурора. А на арест того или иного специалиста требовалась еще и санкция соответствующего наркома. По сравнению с прежней феноменальной легкостью, с какой «органы» гребли практически любого, на кого упал их зоркий взгляд, это был гигантский шаг вперед.

Вообще Вышинский – еще одна самым бесцеремонным образом ошельмованная фигура. Разбуди ночью любого и напомни эту фамилию – и почти каждый, не задумываясь, воскликнет:

– Ну как же, помню! Тот, что говорил, будто признание – царица доказательств!

Так вот, ничего подобного. Не угодно ли прочесть подлинные слова Вышинского, найденные Е. Прудниковой?

«В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае, считавшейся наиболее серьезным доказательством, „царицей доказательств“… Этот принцип совершенно неприемлем для советского права и судебной практики».