Сталин мог ударить первым

Нам было известно, что командование крепости официально заявило о невозможности рассчитывать на эвакуацию войск из Севастопольской крепости. Однако, по сведениям нашей разведки, и мы это знали, командование крепости и ЧФ, а также чекисты и командование заградотрядов на советских подлодках тайно покидает Севастополь, практически бросая на произвол судьбы защитников города. О подобной подлости я слышал еще не раз… Возглавлять оборону оставались те чекисты и комиссары, которые были рангом поменьше… да знали: отступать некуда, потому что немцы их расстреляют за их преданность советской власти, а бежать на Кавказ – они будут расстреляны своими как предатели. Именно на этих обреченных и возлагалась надежда обеспечить задержку противника, пока все комиссары, чекисты, адмиралы и генералы сбегут на безопасный Кавказ.

…После того как 22-я пд закрепилась на берегу Северной бухты, я прибыл в полки этой дивизии. Перед нами лежала бухта шириной около 1000 м, в которой в свое время стояли на якоре мощные флотские эскадры, а на противоположной стороне виднелся легендарный еще по Крымской войне 1854–1856 годов Севастополь. Тогда подумалось, что именно с северной стороны, откуда противник меньше всего ожидает, и необходимо начать захват Севастополя. Так и оказалось: никто не думал, что мы будем форсировать бухту. И чтобы еще больше сбить с толку, в считанные часы было имитировано «генеральное наступление» на позиции Сапун-горы.

Однако к вопросу форсирования в штабе 54-го ак отнеслись настороженно; некоторые подчиненные командиры дивизий высказывали сомнения: как преодолеть широкую морскую бухту на штурмовых лодках на виду хорошо оборудованных и оснащенных высот южного берега? Приводили аргументы: моряками давно пристреляны цели из городской части по Северной. Ведь следовало каким-то образом через обрывистые скалы доставить на берег штурмовые лодки, погрузить в них штурмующие батальоны; тогда как доступ к берегу шел через несколько глубоких ущелий, нет сомнений, что противник с противоположного берега просматривал и держал их под огнем. Но этот рискованный план мог стать залогом удачи…

Буквально через несколько дней я беседовал с оказавшимся в плену советским генералом Новиковым, который мне рассказал, что именно за те 2–3 дня, когда я обсуждал ситуацию со своими подчиненными офицерами, он докладывал руководству Черноморского флота и Приморской армии свое мнение, что наш 54-й корпус будет форсировать Северную бухту, предварительно высадив морской десант по типу Феодосийского. И, как ты думаешь, что он услышал в ответ? – что за подобные разговоры он, Новиков, будет расстрелян… Это была армия… армия… не подберу слова, чтобы оно не прозвучало обидно… солдатам, матросам и командирам настолько забили сознание, что они с презрением относились к понятию гибель , их собственные жизни не стоили для них ничего… как будто воевали не люди, а обреченные марионетки… «Я тоже презирал смертельную опасность, – сказал мне генерал, – но, невзирая на реальную угрозу, озвученную комиссаром госбезопасности 2-го ранга в мой адрес, заявил, что для того, чтобы не допустить форсирования немцами Северной бухты, необходимо перебросить в городскую часть с Сапун-горы и Максимовой дачи имевшуюся там артиллерию. Но…никто не хотел слушать…» Рассказ этого русского патриота генерала Новикова спустя всего несколько минут подтвердил на допросе взятый в плен и комиссар госбезопасности.

После того как я отдал приказ о форсировании Северной бухты, все штабы немедленно взялись за его воплощение, особенно старались саперы и пехотинцы.

Еще за сутки до этого 50-я дивизия форсировала реку Черная и заняла станцию и поселок Инкерман. Здесь произошла трагедия, еще раз показавшая чудовищный фанатизм большевиков и чекистов. Высоко над станцией поднимается длинная, уходящая далеко на юг скалистая стена, в которой имелись огромные галереи и штольни, служившие винными погребами завода шампанских вин. Там оставались еще большие запасы шампанского, но большевики создали там склады боеприпасов, разместили десятки тысяч раненых и бежавшего гражданского населения. Когда части 50-й дивизии ворвались на станцию, вся огромная скала, нависающая над Инкерманом, задрожала от чудовищной силы взрыва. Стена длиной 500–700 м и высотой до 75 м обрушилась, похоронив под своими громоздкими обломками десятки тысяч раненых матросов, солдат и гражданских. Неужели такова цена преданности режиму? Ведь те, кто взорвал своих сограждан, остались в живых и на свободе… Знали ли те, кто погребен, что они обречены? …а крымчане, когда пьют шампанское, вспоминают ли этих несчастных, безвинно убиенных Советами, или даже не знают, а? …молчишь…