Сталин. Операция «Ринг»

Он шел к ним, как на каторгу. С каждым разом общение, особенно с Блюменталь-Тамариным, становилось все более тягостным. Быть свидетелем скандалов в их семье и выслушивать жалобы супруги у Миклашевского уже не хватало терпения. Каждый раз ему приходилось пересиливать себя и играть перед предателем роль ненавистника советской власти, чтобы выполнить задание Андрея. В далекой Москве рассчитывали заполучить личный архив Блюменталь-Тамарина, где, как полагали, могли находиться важные сведения о связях Власова и его окружения с фашистами.

На стук в дверь (звонок не работал – перебои с электричеством случались все чаще) никто не отвечал. Игорь собрался было уходить, когда тишину на лестничной площадке нарушил настороженный голос:

– Кто там?

– Тетя Инна, это я, Игорь.

– Ой, как ты вовремя! Сейчас, сейчас, – жена Блюменталь-Тамарина загремела замками.

Дверь открылась, и Миклашевский поразился перемене, произошедшей с ней за последнее дни. Она будто высохла вся, заплаканное лицо напоминало печеное яблоко. Несчастная женщина оказалась без вины виноватой и по воле деспота супруга билась, как птица в клетке, в четырех стенах добровольной тюрьмы. Жалость охватила Миклашевского, он обнял ее, и она зарыдала. Сквозь плач прорывалось:

– Он стал невыносим. Совершенно невыносим. Я не знаю, что мне делать! Что?!

– Успокойтесь, Инна Александровна. Успокойтесь, он образумится, – Игорь искал слова утешения, но не верил в них.

Из кухни доносились грохот падающей мебели и пьяный рев. Блюменталь-Тамарин все больше превращался в настоящего тирана для беспомощной пожилой женщины.

– Мерзавцы! Негодяи! Жалкие пигмеи! Они еще узнают, кто такой Блюменталь-Тамарин! Мне аплодировал Большой театр!.. – бушевал он.

– Вот видишь, Игорь! Так повторяется изо дня в день! У меня нет никаких сил терпеть все это. Ну сделай хоть что-нибудь!

– Успокойтесь, тетя Инна. Я поговорю с ним, – и, бережно отстранив ее, он прошел на кухню.

Его глазам предстала безобразная картина. По полу катались пустые бутылки, в углах валялись стулья, на столе громоздились гора немытой посуды и объедки еды. В воздухе стоял невыносимый, тошнотворный запах сивухи. Сам Блюменталь-Тамарин в засаленном домашнем халате, потрясая кулаками, в полупьяном бреду то ли играл какую-то роль, то ли находился в затмении. Игорь пробрался к окну и распахнул створки. Его появление и струя свежего воздуха просветлили разум Блюменталь-Тамарина. Он осоловело захлопал глазами и просипел:

– О-о, Игорь, ты?

– Я, Всеволод Александрович, но так же нельзя, – не удержался от упрека Миклашевский.

– A-а, старая стерва уже успела пожаловаться.

– Не смей! Не смей так говорить! Посмотри, во что ты превратился. Тиран! Чудовище! – неслось из коридора.

Игорь захлопнул дверь в кухню, поднял стул и попытался усадить Блюменталь-Тамарина. Тот сопротивлялся, но не мог противостоять молодости и силе. Расплывшись амебой на стуле, он разрыдался. Сквозь всхлипы и стоны доносилось:

Быть или не быть? Вот в чем вопрос!
Что благороднее: сносить ли гром и стрелы
Враждующей судьбы или восстать
На море бед и кончить их борьбою?
Окончить жизнь – уснуть,
Не более! И знать, что этот сон
Окончит грусть и тысячи ударов,

–Удел живых. Такой конец достоин
Желаний жарких. Умереть? Уснуть?

Миклашевский топтался на месте и не знал, что дальше делать. Он не мог понять, то ли Блюменталь-Тамарин болен белой горячкой, то ли играет одну из ролей, в которых окончательно запутался.

– Но если сон виденья посетят?

– Что за мечты на смертный сон слетят, – с надрывом воскликнул Блюменталь-Тамарин и затих.

Его безучастный взгляд был устремлен в пространство. Игорь воспользовался паузой, разгреб гору немытой посуды на столе, нашел кружку, сполоснул, налил воду и поднес Блюменталь-Тамарину. Тот замотал головой и потребовал:

– Вина мне! Вина мне полну чашу!

– Всеволод Александрович, в следующий раз, а сейчас выпейте воды, – пытался как-то наладить разговор Миклашевский.

– Несчастный, нас ждут забвение и тлен, – продолжал пребывать в плену своих горячечных фантазий Блюменталь-Тамарин.

Игорю ничего не оставалось, как прибегнуть к уже испытанному средству. Он достал из кармана плаща фляжку с коньяком, и Блюменталь-Тамарин ожил. Облизнув иссохшие губы, он загоревшимися глазами наблюдал, как льется янтарная жидкость. Рюмка наполнилась лишь до половины, на большее у него не хватило терпения. Ухватив ее, Блюменталь-Тамарин залпом выпил и, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза. Прошла секунда, другая, черты его лица смягчились, и расслабляющаяся волна прокатилась по телу. Он глубоко вдохнул и открыл глаза, в которых появилось осмысленное выражение, и потерянно произнес:

– Все, финал, а дальше тлен, забвенье.

– Ну почему же, мы еще поборемся, Всеволод Александрович, – возразил Миклашевский.