И еще один «довод» в пользу «вины» Сталина: когда вдова Горького Е.П. Пешкова просила вождя дать ей хотя бы частичку пепла для захоронения в одной могиле с сыном Максимом, он ей отказал в этом. Ну и что ж, что отказал? Просто просьбу вдовы Горького холодно-рациональный ум вождя не принял, И.В. Сталин посчитал, что делать это нецелесообразно. Пепел не стали делить на части. И урну с прахом Алексея Максимовича Горького захоронили в Кремлевской стене…
О последних днях Алексея Максимовича Горького оставили воспоминания его жена Е.П. Пешкова, личный секретарь писателя в Сорренто М.И. Будберг, медсестра О.Д. Черткова.
Е.П. Пешкова: «Состояние Алексея Максимовича настолько ухудшилось, что врачи предупредили нас, что близкий конец его неизбежен и дальнейшее их вмешательство бесполезно. Предложили нам войти для последнего прощания… Алексей Максимович сидит в кресле, глаза его закрыты, голова поникла, руки беспомощно лежат на коленях. Дыхание прерывистое, пульс неровный. Лицо, уши и пальцы рук посинели. Через некоторое время началась икота, беспокойные движения руками, которыми он точно отодвигал что-то, снимал что-то с лица. Один за другим тихонько вышли из спальни врачи. Около Алексея Максимовича остались только близкие: я, Надежда Алексеевна (невестка Горького – жена его сына Максима; в семье ее звали Тимоша. –
После продолжительной паузы Алексей Максимович открыл глаза. Выражение их было отсутствующим и далеким. Точно просыпаясь, он медленно обвел всех нас взглядом, подолгу останавливаясь на каждом из нас, и с трудом, глухо, раздельно, каким-то странно-чужим голосом произнес: «Я был так далеко, откуда так трудно возвращаться…»
М.И. Будберг: «8 июня доктора объявили, что ничего больше сделать не могут. Горький умирает… В комнате собрались близкие. Горького посадили в кресло… Он трудно дышал, редко говорил, но глаза оставались ясные. Обвел всех присутствующих глазами и сказал: «Как хорошо, что только близкие (нет чужих)». Посмотрел в окно – день был серенький – и сказал мне: «А как-то скучно». Опять молчание. Е.П. спросила: «Алексей, скажи, чего ты хочешь?» Молчание. Она повторила вопрос. После паузы Горький сказал: «Я уже далеко от вас, и мне трудно возвращаться». Руки и ноги его почернели. Умирал. И, умирая, слабо двигал рукой, как прощаются при расставании».
Но тут свершилось то, что верующие называют «чудесным исцелением». Раздался телефонный звонок. Помощник И.В. Сталина Поскребышев сказал, что навестить Горького собираются И.В. Сталин, В.М. Молотов и К.Е. Ворошилов. Это известие буквально оживило Горького. Алексей Максимович настолько приободрился, что стал вести с вождями партии разговор о женщинах-писателях, о французской литературе.
И.В. Сталин мягко прервал его: «О деле поговорим после, когда вы поправитесь». М. Горький продолжал: «Ведь столько работы…». И.В.Сталин укоризненно покачал головой: «Вот видите, работы много, а вы вздумали болеть, поправляйтесь скорее». Наступила пауза в беседе, которую прервал И.В. Сталин: «А, может быть, в доме найдется вино? Мы бы выпили за ваше здоровье по стаканчику…». Конечно же, вино нашлось.
После этого визита А.М. Горький прожил еще девять дней. Через день, 10 июня, И.В. Сталин, В.М. Молотов и К.Е. Ворошилов приезжали к Горькому вторично. Но А.М. Горький отдыхал, и руководителям государства пройти к писателю не разрешили. Им пришлось оставить записку следующего содержания: «Приезжали проведать, но ваши «эскулапы» не пустили». Третий визит руководителей страны был снова через день, 12-го. И снова А.М. Горький с ними разговаривал, как здоровый. Рассуждал о положении французских крестьян.
О.Д. Черткова: «16-го июня мне сказали доктора, что начался отек легких. Я приложила ухо к его груди послушать – правда ли? Вдруг как он меня обнимет крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше он в сознание на приходил. Последнюю ночь была сильная гроза. У него началась агония. Собрались все близкие. Все время давали ему кислород. За ночь дали 300 мешков с кислородом, передавали конвейером прямо с грузовика, по лестнице, в спальню. Умер в 11 часов. Умер тихо. Только задыхался. Вскрытие производили в спальне, вот на этом столе. Приглашали меня. Я не пошла. Чтобы я пошла смотреть, как его будут потрошить? Оказалось, что у него плевра приросла, как корсет. И, когда ее отдирали, она ломалась, до того обызвестковалась. Недаром, когда я его бывало брала за бока, он говорил: «Не тронь, мне больно!»
П.П. Крючков: «Доктора даже обрадовались, что состояние легких оказалось в таком плохом состоянии. С них снималась ответственность»…