Сталин. По ту сторону добра и зла

Никакого медового месяца у молодых, понятно, не было. Едва ли не на следующий день после свадьбы Коба уехал в Баку, а его молодой жене пришлось испытать на себе, что значило быть спутницей революционера. В один далеко не прекрасный осенний вечер на квартиру А.С. Монаселидзе, где проживала Като, явились жандармы и «спросили Екатерину Сванидзе и ее мужа Сосо». Като заявила, что у нее нет никакого мужа и в доказательство предъявила свой девичий паспорт. Тем не менее она была арестована вместе с двоюродным братом Спиридоном, который проживал по другому адресу, где и хранил оружие.

«Я, — вспоминала Александра Монаселидзе, — отправилась к жене жандармского полковника Речицкого (которой шила платье) с просьбой, чтобы казнь через повешение, присужденная Спиридону, была заменена каторгой, а Като освободили, как невинно арестованную... Попросила я помощи и других влиятельных дам. Вследствие этого Спиридону вместо повешения присудили четыре года каторги... А Като после двухмесячного ареста освободили».

Да и эти два месяца она провела на квартире... жены пристава, где ее навещал Коба под видом приехавшего к ней из деревни брата! И нетрудно было догадаться о том, как никогда не интересовавшаяся политикой Като вместе с матерью своего любимого Сосо молилась о том, чтобы он оставил свое опасное занятие.

18 марта 1907 года в семье Като и Кобы родился сын, которого назвали Яковом. Ну а поскольку их брак все еще оставался тайным, крестили его много позже. Всем известно, как Сталин относился к своим детям и к тому же Якову, которого пренебрежительно называл «мой дурак». Но так было не всегда, и, как вспоминала Монаселидзе, «Сосо целовал его, играл с ним и щелкал по носику. Лаская ребенка, он называл его «пацаном». Другое дело, когда ребенок начинал плакать. Сосо нервничал и жаловался, что ребенок мешает ему работать.

Да и не до ребенка ему с его капризами, говоря откровенно, было в те дни. Он много писал в газетах и собирался на V съезд РСДРП в Копенгаген, куда и отправился в середине апреля.

По дороге в столицу Дании Коба заехал в Берлин, где встретился с Лениным. Встречались они с глазу на глаз не случайно, поскольку речь шла об экспроприациях. Большевикам очень нужны были деньги, и они пускались во все тяжкие, дабы как можно больше их достать.

«Революция, как и война, — писал Г. Беседовский, — имеет свой нерв — деньги. Без этого нерва лучшие революционеры превращаются в смешных романтиков. Революция должна иметь в своих руках оружие, революция должна иметь за собой могущественную, дорогостоящую организацию». И, чтобы иметь ее, Ленин женил молодых большевиков на богатых невестах, Красин пытался наладить производство фальшивых банкнот, но денег все равно не хватало. И вот тогда-то Ленин благословил создание тех самых боевых дружин, которые и должны были обеспечить захват денежных средств. Правда, слово «грабеж» при этом заменялось на куда более безобидное «экспроприация».

По понятным причинам сам Ленин стоял в стороне от «эксов», предпочитая оставаться за кулисами. Но Крупская, которая много знала о «тайных операциях», откровенно писала: «...большевики считали допустимым захват царской казны...» А чего же не допускать-то, если все дозволено!

Ленин и партия нуждались в деньгах, а Коба хорошо знал, где их взять. На Кавказе и в Закавказье жили сотни богачей-армян, державших в руках многомиллионные состояния. Казначейство русского правительства ежедневно перевозило по региону сотни тысяч и миллионов рублей. Не задумывался он и над тем, как их забрать. Вся его психология кавказского жителя, юношеское прошлое и детские игры в разбойников подсказывали ему единственный возможный выход — грабеж. Имелась у него и готовая на все команда, в которую входили решительные и смелые кавказцы, вроде Камо.

Не было только одного: благословения вождя на «ратные» подвиги. И можно себе представить его радость, когда это благословение было получено. Собирался ли принимать во всех этих, по своей сути, уголовных акциях участие сам Сталин? Документов на этот счет нет, да, наверное, и не могло быть. Но если верить М. Алданову, то именно «он был верховным вождем так называемых боевиков Закавказья». «Я не знаю, — писал он, — и, кажется, никто, кроме самого Сталина, не знает точно, сколько именно «эксов» было организовано по его предначертаниям...»

Из Берлина Коба отправился в Англию, поскольку под давлением русского правительства датчане запретили проводить съезд. На туманный Альбион добирались на пароходе. Пассажиры на нем были в высшей степени респектабельные, и залатанные ботинки, и несвежие сорочки многих депутатов вызывали весьма законное опасение богатых путешественников: дурно одетый человек всегда подозрителен. А вот делегаты с Кавказа, многие из которых путешествовали в бурках и папахах, вызывали у европейцев неподдельный интерес.

Коба не обращал на многочисленных зрителей ни малейшего внимания. Все его мысли были уже на съезде, и он даже не сомневался в том, что не привыкший проигрывать Ленин отыграется в Лондоне за поражение на предыдущем съезде.