Сталин против Лубянки. Кровавые ночи 1937 года

Наконец, 21 марта пришло сообщение из Тбилиси о том, что приговор Гогоберидзе приведен в исполнение. В заранее приготовленный ордер на арест Эйнгорна вписали дату и фамилию исполнителя в такой спешке, что под рукой не оказалось даже чернил, сгодился простой карандаш [296] . Смертоносное колесо завертелось.

На следующий день после ареста Эйнгорна, 22 марта, арестовали Лурье и отдали его «комсомольцам»-костоломам, которые должны были получить от него признания в том, что его как злостного махинатора, контрабандиста и растратчика умышленно покрывал Ягода. А параллельно набирало обороты дело «связистов». В середине марта по их показаниям было принято решение об «изъятии» Воловича. Его отправили на отдых в Сочи, он выехал, как обычно, в персональном вагоне, где и был арестован в тот же день, что и Лурье, – 22 марта [297] . Вероятно, при аресте у него обнаружили заявление, подписанное золовкою Ежова. Дело в том, что у наркома был брат Иван Ежов, жестокий пьяница, человек бедовый и очень буйного нрава (сам нарком в дальнейшем называл его «полууголовным элементом»). В юности братья жили вместе, и Иван, связавшийся с известной петроградской уличной хулиганской шайкой «Порт-Артур», имел манеру бить брата Николая мандолиной по голове [298] . После того как брат от него съехал, Иван взялся за вразумление своей жены Зинаиды. Его буйство она долго терпела, но когда Николай стал наркомом, а Иван начал сожительствовать с другими женщинами, Зинаида по простоте своей решила обратиться с устным заявлением в НКВД, дабы непутевого мужа приструнили. Она попала на прием к некоему сотруднику НКВД Савичу, а тот отправил ее к Воловичу. Это было 26 ноября 1936 г., как раз накануне расформирования Оперода. Приняв заявление (видимо, в процессе приема оно приобрело письменную форму, коль скоро о его содержании сохранились дальнейшие упоминания), Волович никакого хода ему не дал [299] , но факт собирания компромата на родню Ежова вызвал столь сильное негодование последнего, что по случаю ареста Воловича он счел нужным доложить об этом самому Сталину [300] .

36-летний, жизнерадостный, веселый, циничный «Зоря» Волович по случаю ареста сразу же сник, увял, выражаясь жаргоном карательного ведомства, «полинял». Он без долгого сопротивления признал, что давал приказ о прослушивании правительственных переговоров, и сообщил о том, что прослушивание членов правительства велось по заданию Ягоды.

Дело теперь приняло совсем иной оборот, получив политическую окраску. Немедленно вспомнили о Молчанове и его передали в руки Фельдману с задачей: выбить из него показания о «заговоре в руководстве НКВД». Это был уже прямой подкоп под Ягоду. И Фельдман взялся за дело. К Молчанову применяли и «конвейер» (пытку бессонницей), и «выстойку», и суровые побои. Те, кто видел его в те дни, вспоминали его как «худого и сгорбленного человека с седой головой, который всего боялся» [301] Факт жестоких истязаний Молчанова не был секретом среди сотрудников НКВД. Поэтому, узнав об этом, некоторые близкие ему работники госбезопасности сразу покончили с собой. «Эта группа самоубийц, естественно, немедленно была провозглашена «врагами народа», испугавшимися разоблачений» [302] Остальных начали спешно арестовывать: в Москве прошлись «частым гребнем» по работникам СПО, полностью сменив руководителей всех 12 отделений этого отдела (истерзанный пытками Молчанов назвал их сообщниками по «заговору»); репрессии коснулись и белорусского наркомата. «На места» полетели шифротелеграммы с требованием немедленно арестовать тех работников НКВД, кто перевелся из СПО центра или из Белоруссии (при Молчанове). Иллюстрацией тому служит судьба капитана госбезопасности Фрица Гансовича Клейнберга, служившего в белорусском наркомате под руководством Молчанова начальником СПО, а после ареста Молчанова переведенного на аналогичную должность к начальнику УНКВД по Ивановской промышленной области В. Стырне. Реакцию обычно флегматичного эстонца Стырне, довольно типичную для среднего руководящего звена НКВД того периода, а также других старых чекистов передает в своих воспоминаниях Шрейдер: «…в Ивановское УНКВД пришла шифровка с распоряжением о немедленном аресте помощника начальника Ивановского УНКВД капитана госбезопасности Клейнберга, недавно прибывшего к нам из Белоруссии, где он работал с Молчановым. Как раз в тот вечер мы вместе с В.А. Стырне находились в театре, и фельдъегерь доставил расшифрованное распоряжение прямо в ложу театра.

– Вы подумайте, какой ужас, Миха-а-ил Па-авлович! – растягивая слова и хватаясь обеими руками за голову, восклицал Стырне, сообщив мне об этом распоряжении.