Сталин. Путь к диктатуре

Сорокин не был готов к капитуляции, как и десятки других людей из его окружения, но это были люди без ярких и больших имен в партии и стране. Как раз для «революции сверху», для того «государственного переворота», о котором мечтал Сорокин, нужны были не столько яркие лозунги, сколько громкие имена.

«Капитаны» (лидеры группы Бухарина) решительно отказались дать для этого свои имена. Все еще юридический председатель Советского правительства — Рыков — не хотел стать им и фактически. Все еще гигантский авторитет в партии — Бухарин — испугался собственного авторитета. Власть Сталина, которая с осени 1929 года до поздней весны 1930 года переживала глубочайший кризис, была спасена не мудростью сталинцев, а доктринерством бухаринцев.

Мне напрашивается на язык слово «трусость». Но я не хочу быть несправедливым. Величайшим трусом всех времен и народов даже Сталин стал только после своей победы. До нее он так же смело и безоглядно рисковал своей жизнью, как и его нынешние противники. Нет, это не были трусы. Это были рабы общего их со Сталиным учения — «социальной революции», «диктатуры пролетариата» и «социализма». Разница заключалась в том, что Сталин, придя к власти, просто бросил все это в мусорный ящик истории, а бухаринцы все еще хватались за мираж.

Мы сидели долго и как бы подводили итоги крушениям наших иллюзий. Это были итоги бесславной гибели последней оппозиции в ВКП(б). Что же касается моих личных политических и «психических» невзгод, то Сорокин меня «успокоил», что атаки на меня в связи с создавшимся на съезде положением не прекратятся до моего публичного отказа от своих мнимых ошибок.

— Впрочем, руководствуйся велением собственной совести, — добавил он.

* * *

Через несколько дней я решил руководствоваться инстинктом самосохранения. Этому предшествовали следующие события.

На второй день, 1 июля, меня вызвали на заседание бюро ячейки ИКП. На повестке дня стояло два вопроса:

1. О правооппортунистическом выступлении т. Авторханова в «Правде».

2. О хулиганском поступке т. Авторханова в ИКП.

Присутствовали почти все члены бюро, в том числе и Сорокин. По первому вопросу разговор был короткий: председательствующий задал мне два вопроса: 1) признаю ли я свое выступление в «Правде» правооппортунистическим, 2) если да, то готов ли я признать это выступление ошибочным?

Попутно, намеком, председатель дал понять, что от моих ответов зависит и решение по второму вопросу.

Я совершенно спокойно, но довольно решительно ответил:

— Поскольку я нахожу первый вопрос провокационным, то я отказываюсь отвечать на второй вопрос.

Председатель перешел в наступление.

— Вы утверждаете, что колхозы не подходят для национальных республик и областей, вы пишете, что партия не должна там проводить политику сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса на ее базе. Вы говорите, что партия должна проводить там политику землеустройства, то есть политику увековечения индивидуальных хозяйств. Что же, вы хотите убедить нас в том, что это не правооппортунистическая теория? Вы хотите, чтобы партия имела две политики: одну, ленинскую, — для русских, другую, бухаринскую, — для национальностей?

— Все это ваша личная интерпретация, построенная на фантазии Таболова, Готфрида и других, а потому и не авторитетная. Для меня единственный авторитет в данном случае съезд партии. Политику землеустройства как раз и огласил XV партсъезд, — отвечаю я.

— А товарищ Сталин для вас не авторитет? — ехидно спрашивает кто-то из членов бюро.

— Больше, чем для вас, — отвечаю я с намеренным желанием задеть его.

— Но тогда прочтите, что сказал товарищ Сталин на XVI съезде о землеустройстве. Через четыре дня после появления вашей статьи товарищ Сталин прямо сказал: «Партия пересмотрела метод землеустройства в пользу колхозного строительства». Согласны вы с этим?

Это был прямой, острый и самый неприятный для меня вопрос. Сталин, который безусловно следил за нашей дискуссией, действительно сказал то, что цитировал член бюро.

Положение мое было критическим. Все взгляды устремились на меня. Малейшая неосторожность, оплошность или горячность могла меня погубить. Ожидаемое мною с самого начала спасение пришло вовремя. Поднялся Сорокин.

— Я чувствую, что разбор дела товарища Авторханова мы ведем слишком однобоко и придирчиво. Вопрос о его статье надо разделить, как это сделал и товарищ Готфрид, на две части.

Первая часть — это чрезвычайно деловая и правильная постановка вопроса о необходимости усиления внимания партии к национальному вопросу и национальной политике. В этом не ошибка, а заслуга товарища Авторханова. Об этой части статьи товарища Авторханова в ЦК отзывались очень положительно, о чем мне лично рассказывал сам товарищ Готфрид.