Сталин. Путь к власти

Это был не первый случай, когда Ленин обращался с просьбой дать ему яд, чтобы свести счеты с жизнью. М.И. Ульянова вспоминала, что 30 мая 1922 года «Владимир Ильич потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина… Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собой по просьбе Ильича дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно заявил: «Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина». Но о догадке своей он нам на этот раз не рассказал. Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась, и Сталин, который мне показался несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они (Бухарин и Сталин) направились мимо большого дома через домик санатория во двор к автомобилю. Я прошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: «Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо». И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызвал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич».

«Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил, – сказал Владимир Ильич, – наступил, у меня паралич, и мне нужна Ваша помощь». Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яд. Сталин обещал, поцеловался с Владимиром Ильичем и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласие таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет?» Сталин далее сказал Ульяновой: «Я обещал, чтобы успокоить, но, если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?» Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано». Сталин вернулся к Ленину. «Пробыл У Ленина еще меньше, чем в первый раз, а выйдя, сказал ей и Бухарину, что больной «согласился подождать». Успокоило его и то, что Сталин обещал помочь с ядом, если «надежды действительно не будет».

Очевидно, что, вновь вернувшись мыслями к самоубийству 22 декабря 1922 года, Ленин снова утратил душевное равновесие. Более того, поскольку на сей раз он не вызывал Сталина, то можно предположить, что он понял, что Сталин не станет ему помогать совершить самоубийство. Не исключено, что 22 декабря Ленин вспоминал разговор 30 мая и, возможно, возмущался Сталиным за то, что тот не снабдил его ядом который он сейчас был вынужден вновь просить, на сей раз у Фотиевой. (Своеобразные представления о логике позволили антисталинистам переиначить отказ Сталина дать яд Ленину в обвинение Сталина в попытке отравить Ленина или даже отравление его.)

Следует также учесть, что 22 декабря 1922 года у Сталина произошел конфликт с Крупской. Сталин узнал о том, что 21 декабря Крупская разрешила Ленину надиктовывать письмо для Троцкого. Как отмечали В.А. Куманев и И.С. Куликова в своей книге «Противостояние: Крупская – Сталин», «узнав о том, что Н.К. Крупская принимала непосредственное участие в написании под диктовку Ленина письма к Троцкому и контактах с последним по данному вопросу, генсек пришел в ярость и обрушился на нее по телефону с грубой бранью и угрозами – Сталин угрожал Крупской Контрольной комиссией за нарушение врачебного предписания». (Хотя авторы книги стараются доказать, что «ярость» Сталина была вызвана тем, что Ленин писал Троцкому, можно предположить, что Сталин был бы возмущен и в том случае, если бы Ленин писал кому бы то ни было, поскольку предполагалось, что после удара 16 декабря больной будет пребывать в состоянии полного покоя.) 23 декабря Крупская написала жалобу Каменеву на Сталина за его «грубейшую выходку». Она сообщала, что она «в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова… Я обращаюсь к Вам и к Григорию (Зиновьеву. – Прим. авт.), как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз».