«Сталин слезам не верит». Личный дневник 1937—1941

А то еще наши заср…нцы чекисты. Тебе большая власть, ты ей пользуйся для дела и осторожно. Тут и не хочешь, а ошибок наделаеш (Так в тексте. — С.К.), потому что пойди разберись, где правда. Может он раскололся, а может просто со зла или от отчаяния кого-то оговаривает. Так нет, начинают строить из себя, как Коба сказал сегодня, наполеончиков. Мы особенные, мы что захочем, то и сделаем. Начинают думать, что они самые умные, а Коба дурак, а Лаврентий дурак, обстановки не знают. Евдокимов из себя чуть не Карла Маркса строил, он политику знает, он деревню знает, а Коба сидит в Кремле и жизнь только по нашим сводкам знает.

А потом начинаются разговоры, потом обсуждают, прикидывают. Потом идет заговор. Но и тут боятся, колебнутся туда, колебнутся сюда. И хочется и колется. Не убить Кобу, не выйдет дело. А убить Кобу, это не шутка. И неизвестно, что выйдет. А власти хочется. Не чтобы дело делать, а чтобы власть иметь.

А кто-то считает, что лучше Кобы будет. То троцкисты, то правые. Таких умников мы за эти годы видели, ого! Плакали! Кулака уничтожим, и хлеба не будет, ситца нет, а мы самолеты строим, куда нам до Европы с голой ж…пой. И поехало, видели!

Им что, дела мало. Дела по горло. Давно видно, если хочешь делать дело, делай его с Кобой. Он если ошибется, поправится, только ошибается он редко, а в главной линии никогда еще не ошибся.

Жалко что я из Грузии уехал, там месяц прожил, все, что сделал на глазах. Был грязный берег, делай набережную. Сегодня фундамент, через месяц уже стены стоят.

А тут хлебаешь это болото, а оно все болото и болото, а хлебать надо. Ну, ладно, буду хлебать. Потому что этого не сделаешь, и дела не будет. Поскорей бы с этой сволочью разобраться, и тогда можно поработать. Разведка, Погранохрана и по производственным Делам разобраться. Тут такая махина, тоже можно крепко поработать.

Коба теперь может вызвать в любой момент, надо иметь в виду.

Комментарий Сергея Кремлёва.

В ночь с 19 на 20 ноября 1938 года — с 23.10 до 4.20 — у Сталина прошло очень бурное совещание, в котором приняли участие Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович, Маленков, секретари ЦК Андреев и Жданов, секретарь партколлегии КПК при ЦК Шкирятов, а также Ежов, Берия и Фриновский. Обсуждалась работа НКВД и Ежова, в том числе — в свете заявления Журавлёва.

Читатель уже прочёл достаточно для того, чтобы и без моих пространных описаний понять, что для Ежова, да и для Фриновского, та ночь стала, пожалуй, самой чёрной в их жизни, которая с той ночи всё более стремительно катилась к концу.

Сообщу лишь одну деталь, характеризующую тот момент. В ночь с 19 на 20 ноября состоялось новое назначение Николая Власика. Личный телохранитель Сталина с конца 20-х годов, с 1936 года начальник оперативной группы и начальник отделения 1 — го отдела ГУГБ НКВД СССР, он был назначен на место арестованного Дагина начальником 1 — го отдела ГУГБ, приняв на себя всю полноту непосредственной ответственности за безопасность Сталина и высшего партийно-государственного руководства страны. Власик вошёл в кабинет Сталина в 2.40, а через пять минут вышел из него уже начальником 1 — го отдела ГУГБ.

Однако запись в дневнике Л.П. Берии от 20 ноября 1938 года интересна прежде всего другим. Она даёт очень много для понимания жизни и деятельности Лаврентия Павловича. Это — пусть немного сбивчиво и торопливо изложенное, но Credo, это — его воззрения на то, как и чем должен жить человек, получающий большую власть.

Тогда, в ночь, когда фактически решалась дальнейшая судьба не только Ежова, но и самого Берии, в ночь, которая стала «моментом истины» для всей «команды» Сталина, эмоциональный стресс испытали, конечно же, не только Ежов и Фриновский. Его испытали и все остальные, а уж Берия — больше, чем кто-либо другой, за исключением разве что тех же Ежова и Фриновского. И это, только что пережитое, волнение, всплеск чувств хорошо проявились в сбивчивой дневниковой записи, где, как это вообще характерно для дневника Берии, пунктуация и прочие грамматические нормы то соблюдаются, то не соблюдаются.

Для Берии, как и для Сталина, большая власть — большая возможность делать большие дела. Но так мыслили не все.

За время работы над историей той эпохи я прочёл немало интереснейших рассекреченных её документов. Но раз за разом убеждаюсь, что одним из ключевых свидетельств, важных и нужных для понимания тогдашней ситуации, надо считать заявление М.П. Фриновского от 11 апреля 1939 года. Оно даёт много для понимания такого явления, как перерождение части советской элиты к середине 30-х годов, а также для понимания причин репрессивного процесса в верхних эшелонах власти в СССР.

6 апреля 1939 года Фриновский был арестован, а через пять дней он написал (скорее, впрочем, закончил, потому что оно было огромным, на многих листах) заявление на имя «Народного комиссара внутренних дел Союза Советских Соц. Республик — Комиссара Государственной безопасности 1 ранга Берия Л.П.»