Сталин (Том 2)

Тем не менее, несомненен и тот факт, что авторитет вождей создает не только экономию в процессе партийного мышления и борьбы, но и тормозит нередко критическую мысль партии, создает априорное доверие к тем руководящим органам, откуда исходит авторитетный голос. При известных условиях привычка партии к авторитетному руководству может повернуться своим острием к самой партии. Выход отсюда, разумеется, не в голом отрицании авторитета, ибо процесс, который мы анализируем, есть по самой сути своей органический процесс и заключает в себе неизбежные жизненные противоречия, которые можно

преодолеть только такими действиями, которые, в свою очередь, выдвинут новые авторитеты.

В конце концов, этот процесс знаменателен не только для революционной борьбы; мы наблюдаем его в той или другой степени во всех сферах человеческой деятельности, в том числе и в науке. Дарвин поднял естествознание на новую высоту, но его влияние имело не отрицательные последствия, хотя бы,скажем, в виде попыток механического перенесения законов борьбы за существование и пр. в область социальных явлений.

Все это показывает лишь, что в вопросе о роли авторитета в революционной политике необходимо подходить не рационалистически, а диалектически. Бывают условия, при которых авторитет играет огромную прогрессивную роль и способен ообес-печить победу или, по крайней мере, чрезвычайно ускорить и облегчить ее. Но воспитанное этой победой, грандиозностью ее, доверие к руководству как таковому, может при неблагоприятных условиях стать тормозом дальнейшего развития. Совершенно смешны, несерьезны резонеры, которые хотят иметь розу без шипов, революцию без эксцессов и без опасностей реакции, авторитетное руководство без опасности злоупотребления авторитетов и т.д. Превентивных средств против противоречий развития не существует.

С вопросом об авторитете руководства, о незыблемости этого авторитета тесно связан был вопрос о единстве партии, разрыв в которой мог произвести кризис режима в пользу контрреволюции. "Этот аргумент, -- пишет Бармин, --служил без конца против всех оппозиций и в конце концов сыграл решающую роль в гибели последних сотрудников борьбы Ленина".

Тот же Бармин совершенно правильно говорит, что борьба между теорией перманентной революции и теорией построения социализма в отдельной стране отражала два состояния сознания : "одно активного революционализма, другое -- отступления на домашние позиции после поражения".

Бармин рассказывает, как он взялся в годы гражданской войны за изучение восточных языков, чтобы стать в Азии революционным агитатором и организатором. "Но события замедлились и вместо того, чтобы подготовлять тайную революционную борьбу, полную опасности и интереса, я оказался занят под

готовкой консульской карьеры... Вместо того, чтобы быть агитатором или организатором восстания, я буду чиновником".

Несомненно, что Сталину свойственна личная физическая жестокость, то, что называется обычно садизмом. Во время заключения в бакинской тюрьме сожитель Сталина по камере предался однажды мечтам о революции. "Крови тебе захотелось?" -- спросил неожиданно Сталин, который тогда еще назывался Коба. Он вынул спрятанный за голенищем сапога нож, высоко поднял штанину и нанес себе глубокий порез: "Вот тебе кровь".

У себя на даче, ужа став высоким советским сановником, он развлекался тем, что резал лично баранов. Каменев рассказывал, что, выезжая по субботам в Зубаловку на отдых, Сталин прогуливался по лесу и все время забавлялся стрельбой, пугая местное население. Или еще он очень любил обливать керосином муравьиные кучи и поджигать их. Таких рассказов о нем, исходящих от непосредственных наблюдателей, существует очень много. Но людей с такими склонностями на свете немало. Понадобились особые исторические условия, чтобы эти темные инстинкты природы нашли столь чудовищное развитие.

Сталин систематически развращал аппарат. В ответ аппарат разнуздывал своего вождя. Те черты, которые позволили Сталину организовать величайшие в человеческой истории подлоги и судебные убийства, были, конечно, заложены в его природе. Но понадобились годы тоталитарного всемогущества, чтобы придать этим преступным чертам поистине апокалиптические размеры.

Несомненно, что с тех пор, как он оказался на вершине власти, им владеет неуверенность, ему вообще несвойственная, но все усиливающаяся. Он сам слишком хорошо знает свое прошлое, несоответствие между амбицией и личными ресурсами, ту третьестепенную роль, которую он играл во все ответственные критические периоды и собственное его возвышение кажется ему, не может не представляться ему результатом не только собственных упорных усилий, но и какого-то странного случая, почти исторической лотереи. Самая необходимость в этих гиперболических похвалах, в постоянном нагромождении лести есть безошибочный признак неуверенности в себе. В повседневной