Сталин. Вспоминаем вместе

Желание советского руководства попросить политически правильного освещения Жуковым момента трагедии 22 июня 1941 года вполне понятно – до сих пор вся правда об этом дне не сказана и причины не обнародованы[246]. Почему – вопрос, заслуживающий целой книги. И не потому, что СССР готовился нападать. Таких планов у Сталина не было…

Но не будем отвлекаться. Что еще волнует брежневских цензоров? Вопрос репрессий. И целая глава, если верить Миркиной, не входит в книгу И это понятно – в то время политическое руководство СССР выбрало странную линию: и Сталин, и Тухачевский могли одинаково присутствовать на страницах книг. Но проспекты и улицы назывались лишь именами «жертв», а именем Сталина называть было ничего нельзя. Проспекты Тухачевского тогда в СССР появлялись, а вот проспектов Сталина нет и по сию пору. Вопрос же реальной политической борьбы в СССР, которая и была в 1930-е годы, полностью игнорировался. А значит, нельзя было писать об этом и Жукову. Обратите внимание: нельзя было писать вообще про репрессии, нельзя было подробно писать об этой трагедии, а вовсе не плохо писать о Сталине! Это, согласитесь, не одно и то же.

Что еще хотели цензоры? Как следовало ожидать, хотели по «традиции» тех лет вписать в книгу Брежнева. «Лишь однажды ему пришлось пойти на сделку с собственной совестью, когда стало ясно, что если в книге не будет упомянуто имя Л. И. Брежнева, бывшего начальника политуправления одной из армий, возможность ее издания ставится под сомнение»[247], – пишет Г. К. Алексеев, генерал-майор медицинской службы, лечивший маршала и друживший с ним.

И сама Миркина рассказывает о том же самом:

Нет, не заставили написать (про Брежнева. – Н. С.), а прислали бумажку, в которой было все написано: «…я поехал в 18 армию перед тем, как завершать операцию на Кавказе, мне надо было посоветоваться с полковником Брежневым». И вот эта дичь прошла в первые восемь изданий по всему миру. Ничего нельзя было сделать. В три часа ночи я ехала к Жукову домой, он жил по Рублевскому шоссе, потому что на следующий день сам товарищ Брежнев должен был посмотреть, вошла эта бумажка в рукопись или не вошла. Он сидел мрачный, был в ужасном состоянии, он же был очень болен (перенес инфаркт, инсульт, плохо ходил). Он долго сидел, потом взял ручку и сказал: «Ну ладно… пойдет» и подписал[248].

А вот теперь начнем читать двух Жуковых. Того, что гордо ставил автограф на своей книге, урезав главу о репрессиях и вставив в книгу небольшое упоминание о Брежневе. И того, чья рукопись в первоначальном варианте якобы была найдена во время перестройки в архиве маршала. Так вовремя и так кстати. Сразу хочу сказать, что полный анализ изменений в книге Жукова в наши планы не входит. Мы будем сравнивать два текста только касательно интересующей нас темы – отношения автора к И. В. Сталину. А вас, уважаемые читатели, прошу помнить, когда вы читаете «двух Жуковых», что брежневских цензоров волновало:

политически правильное освещение причин 22 июня 1941 года;

чрезмерно подробные рассказы о репрессиях;

роль в ВОВ дорогого Леонида Ильича.

И все. Более ничего цензоров не беспокоило.

Называть «книги мемуаров Жукова» мы будем так: исходный вариант книги, перестроечный вариант книги. А «перестроечные» добавки текста, для удобства их обнаружения, будем выделять курсивом. Скажу сразу – не все куски фальсифицированного текста Жукова мы с вами разберем. Только самые основные. Уж больно много и часто нашпиговали ложью мемуары маршала уже после его смерти те, кому Сталин до сих пор стоит попрек горла…

* * *

Глава 5. В инспекции кавалерии РККА. 4-я кавалерийская дивизия Первой Конной армии

Здесь, в перестроечном варианте мемуаров, появляется небольшой выпад в адрес руководства страны: