Сталинград

Гитлер мастерски владел искусством манипулировать генералами. Хотя большинство командиров 6-й армии не были убежденными нацистами, они тем не менее оставались верны фюреру или хотя бы делали вид, что верны. Например, письмо, написанное 20 апреля, датировалось «днем рождения фюрера», а открытки заканчивались фразой «Да здравствует фюрер!».

При этом высшие офицеры могли сохранять свою независимость и служебное положение, используя исключительно военные, а не политические доводы. Генерал-полковник Карл Штрекер, командир 11-го корпуса, бесстрашный старый вояка, всегда дистанцировался от нацистского режима. Свои обращения к солдатам он подписывал: «С нами Бог! Мы верим в победу! Вперед, мои доблестные воины!»[111] Что намного важнее, Штрекер лично отменял противозаконные приказы вышестоящего начальства. Как-то раз он даже лично объехал все части, проверяя, что офицеры его поняли. Начальником штаба он взял к себе Гроскурта, и они вдвоем руководили обороной последней окруженной под Сталинградом группировки, верные не фюреру, а своему воинскому долгу.

Вопреки всем законам войны, красноармейцам, сдавшимся в плен, вовсе не гарантировалась жизнь. На третий день вторжения на Украину Август фон Кагенек, командир разведывательного подразделения 9-й танковой дивизии, увидел из башни своей бронемашины трупы, лежащие ровной линией под деревьями вдоль проселочной дороги, в одном и том же положении – лицом вниз.[112] Совершенно очевидно, что никто из них не погиб в бою. Нацистская пропаганда призывала солдат убивать, играя одновременно на ненависти и присущих любому человеку страхах, но в то же время постоянно напоминала, что они доблестные германские воины. Результатом такого сочетания стало мощнейшее разрушительное воздействие на психику, ибо это была попытка контролировать внешние проявления осмотрительности, порождающей самые непредсказуемые реакции. В первую очередь геббельсовская пропаганда раздувала страх оказаться в плену. «Мы боялись, – признался Кагенек, – боялись попасть в руки к русским, несомненно жаждущим отомстить за наше внезапное нападение».[113]

Офицеры вермахта, сохранившие понятие о воинской чести, приходили в ужас, узнав о том, что солдаты, развлекаясь, стреляют по колоннам советских пленных, бредущих в немецкий тыл. Отношение к этим бесконечным колоннам побежденных людей, страдающих в летний зной от голода и нестерпимой жажды, в бурых от пятен крови гимнастерках и пилотках, покрытых пылью, было немногим лучше, чем к стадам животных. Один итальянский журналист, увидевший много таких колонн, писал: «Большинство пленных ранены. Раны не перевязаны, лица покрыты спекшейся кровью и грязью, форма разорвана, руки черные. Они идут медленно, поддерживая друг друга».[114] Раненые не получали никакой медицинской помощи. Тех, кто не мог идти или валился с ног от изнеможения, пристреливали. Советских военнопленных запрещалось перевозить на немецких военных грузовиках из опасения, что после них там могут остаться вши и блохи. Нельзя не напомнить и о том, что 3 сентября 1941 года 600 советских военнопленных были умерщвлены в концлагере Освенцим.[115] Это стало первым опытом применения газа «циклон Б».

У тех, кто в конце концов все-таки добирался до лагерей для военнопленных, шансы выжить были не очень высоки – из трех человек в живых оставался один. А всего из 5,7 миллиона солдат и офицеров Красной армии, попавших в плен, от болезней, холода, голода, побоев и непосильного труда в немецких лагерях умерли более 3 миллионов человек. Участь военнопленных – это прерогатива самой германской армии, а не СС или какой-либо другой нацистской структуры. Впрочем, стоит ли удивляться такому отношению к нормам международного права, если вспомнить о кайзере Вильгельме II, заявившем в 1914 году, что 90 000 русских солдат, взятых в плен под Танненбергом, «нужно оставить умирать с голода».[116]

В январе 1942 года в ходе контрнаступления на Южном фронте войска Тимошенко освободили лагерь для военнопленных у Лозовой. Советские солдаты увидели страшную картину. Пленные красноармейцы умирали от холода, голода и жестокого обращения.[117] Юрий Максимов, боец 127-й стрелковой дивизии, попавший в плен осенью 1941 года, свидетельствует, что в этом так называемом лагере не было даже бараков – лишь голый пустырь, обнесенный колючей проволокой. 18 000 человек кормили из 12 котлов. Когда дежурные охранники давали пленным команду идти за едой, пулеметчики расстреливали тех, кто бросался к котлам бегом, а тела убитых оставались лежать в течение нескольких дней в назидание остальным.[118]