Сталинград

Тем временем у немецких военачальников, несмотря на победы, росло чувство тревоги. «После Дона мы будем наступать к Волге, – писал в своем дневнике командир роты 384-й пехотной дивизии. – Кто знает, что ждет нас там?..»[207] Офицер реально оценивал ситуацию, понимая, что у Германии попросту нет достаточного количества войск, чтобы двигаться вперед по всей линии фронта.[208] Многим другим тоже стало ясно, что, когда немецкие войска выйдут к великой русской реке, первоначально обозначавшей их конечную цель, война не будет завершена. До полной победы еще очень далеко.

Глава 8 «Мы вышли к Волге!»

На рассвете 21 августа 1942 года пехотные подразделения 51-го корпуса генерала фон Зейдлица форсировали Дон на надувных плотах и захватили плацдарм у поселка Лучинский. Все новые и новые роты отчаянно гребли веслами, пересекая широкую реку. В нескольких километрах ниже по течению под хутором Вертячий целый батальон переправился через Дон меньше чем за 70 минут.

Саперные батальоны тут же принялись наводить понтонные мосты для танков и боевых машин 14-го танкового корпуса генерала фон Витерсхейма. Немецким саперам некогда было рассуждать о загадочных контрастах «тихого Дона», который здесь с любовью называли потоком. Впрочем, скоро многие солдаты и офицеры 6-й армии влюбились в казацкие земли на берегах «потока». Кое-кто даже начал мечтать устроить после войны в этих краях свое хозяйство.

Днем 22 августа мосты были готовы, и 16-я танковая дивизия генерала Хубе, действуя на острие удара, начала переправу. Танки, полугусеничные бронетранспортеры, самоходные штурмовые орудия, восьмиколесные разведывательные бронемашины и грузовики с оглушительным грохотом двинулись по понтонам.

Ночью, как только взошла луна, русские самолеты начали бомбить переправы. Подожженные на обоих берегах боевые машины яркими кострами озаряли местность, но мосты уцелели. В штаб дивизии Хубе поступали донесения о боевых столкновениях на краях плацдарма. Время от времени был слышен зловещий свист. Это стреляли системы полевой реактивной артиллерии – знаменитые «катюши». Звук внушал страх, однако русские батареи вели огонь вслепую. За позициями пехоты экипажи танков проводили последнюю проверку своих боевых машин и спешили урвать хоть несколько часов сна. В 4:30 утра, как только впереди, на востоке, заалела заря, группа под командованием графа фон Штрахвица из 2-го танкового полка, усиленная механизированной ротой, двинулась вперед в направлении Волги. Экипажи танков, сознавая историческое значение момента, находили все происходящее очень волнующим.[209]

Степь в междуречье Дона и Волги, в летнюю засуху твердая как камень, позволяла двигаться с предельной скоростью. Командиры танков стояли в люках башен, в очках-«консервах», чтобы защититься от пыли, и пристально смотрели вперед, чтобы не пропустить овраги и балки, которые могли не заметить механики-водители. На протяжении первых 20 километров танкисты практически не встречали никаких признаков присутствия неприятеля. Слабо пересеченная местность – степь, заросшая сухой, жесткой травой, – казалась абсолютно пустынной.

Солнце еще не поднялось в зенит, когда генерал Хубе после непродолжительных переговоров по рации приказал своему штабу остановиться. Механики тут же заглушили двигатели – экономили горючее. Вскоре послышался гул мотора маленького самолета. В небе появился связной «физелер-шторх». Покружив в воздухе, он приземлился рядом с колонной. Летчик выбрался из кабины и решительно направился к танку Хубе. Это оказался сам генерал фон Рихтгофен, недавно назначенный командующим 4-м воздушным флотом. Он никогда не скрывал свое пренебрежительное отношение к наземным частям. «Генерала Паулюса тревожит его левый фланг»,[210] – записал в дневнике Рихтгофен всего за три дня до этого. У Паулюса были для того основания, а самого Рихтгофена крайне раздосадовала директива, гласящая, что отныне главной задачей люфтваффе является уничтожение русских танков.[211] Летчики-истребители считали стрельбу по наземными целям ненужной и к тому же рискованной работой. В ней не было утонченного артистизма воздушного боя, в то же время любой русский пехотинец, паливший в воздух из простой винтовки, мог случайно сбить самолет.

Рихтгофен, бывший из-за жары в одной рубашке, со сдвинутой на затылок фуражкой, сухо поздоровался с Хубе. Потом он сказал, что по приказу ставки фюрера все силы 4-го воздушного флота переброшены под Сталинград, чтобы помочь окончательно разгромить русских. «Воспользуйтесь этим случаем, – закончил Рихтгофен, обращаясь к Хубе. – Вас будут поддерживать 1200 самолетов. Завтра я уже не смогу обещать вам так много».[212]