Сталинград

В отчаянной попытке вырваться из сталинградского ада солдаты решались на самострелы. Чаще всего обман раскрывался, но даже если «раненому» удавалось уйти от ответственности, ему все равно грозила смерть, поскольку легкие ранения не считались достаточным основанием для эвакуации, а с тяжелым солдат мог ее просто не дождаться. Прострел левой руки, например, не оставлял сомнений в том, что ее владелец пытается уклониться от службы. Когда же началось наступление русских, из «котла» перестали эвакуировать даже тяжелораненых.

С начала января все большее количество немецких солдат начало сдаваться противнику без боя. Многие просто перебегали к русским. Дезертирами становились в основном пехотинцы с передовой, главным образом потому, что у них имелось больше возможностей перебраться на вражескую сторону. Однако бывали и такие случаи, когда офицеры и солдаты отказывались эвакуироваться из-за бравады или гипертрофированного чувства долга. Лейтенант Леббеке, командир роты 16-й танковой дивизии, потерял в бою руку, но и после ампутации продолжал оставаться в строю. Командиру дивизии не удалось уговорить его даже отправиться на лечение в госпиталь. Вскоре лейтенанта вызвал к себе генерал Штрекер. «Я прошу разрешить мне остаться в роте, – заявил офицер, вытягиваясь в струнку перед генералом. – Я не могу сейчас, когда идут такие ожесточенные бои, оставить своих солдат», Обрубок его руки был кое-как замотан тряпками и издавал характерный для гангрены запах. Штрекер достаточно повидал подобных ранений, а потому приказал лейтенанту вылетать первым же самолетом. Его приказание было исполнено без особой охоты.

Тяжелораненых вывозили на санях или госпитальных машинах. Водителей этих грузовиков называли не иначе как «герои рулевого колеса», поскольку процент смертности среди них был чрезвычайно высок. Движущийся автомобиль (а госпитальные машины, несмотря ни на что, своевременно обеспечивались горючим) служил легкой мишенью для русской наземной артиллерии и авиации. Ходячие раненые и больные добирались до госпиталей пешком, а присев отдохнуть, так никогда и не поднимались. Другие же, несмотря на страшные раны и жестокие обморожения, благополучно добирались до лазаретов. Лейтенант Люфтваффе из обслуживающего персонала аэродрома в Питомнике вспоминал: «Однажды в дверь нашего блиндажа кто-то постучал. На пороге стоял немолодой мужчина. Обе его руки были обморожены и ужасающе распухли. Сомневаюсь, что после этого он смог ими пользоваться».

То обстоятельство, что раненый добирался до госпиталя, еще не служило гарантией эвакуации или возможности подлечиться. Медицинский персонал был перегружен. В частях свирепствовали желтуха, дизентерия и другие болезни, вызванные недоеданием и обезвоживанием организма. К тому же существовала опасность погибнуть в результате воздушного налета. «Не проходит и часа, чтобы русские самолеты не бомбили аэродром», – писал один унтер-офицер.

Время эвакуации было так же непредсказуемо, как и доставка грузов в «котел». С 19 по 20 декабря немцы смогли эвакуировать около трех тысяч раненых и больных, но этот случай можно рассматривать как исключительный. В среднем же из «котла» ежедневно эвакуировалось не более четырехсот человек.

Отбор для эвакуации производился отнюдь не по признаку тяжести ранения. Очень скоро этот процесс превратился в безжалостную сортировку и был ориентирован единственно на то, сколько места займет тот или иной раненый в грузовом отсеке самолета. «Только легкораненые, способные самостоятельно передвигаться, могли надеяться выбраться из этого ада», – вспоминал офицер, сопровождавший грузы. В грузовом отсеке самолета можно разместить четверо носилок или впихнуть туда же около двадцати ходячих раненых. Получивших тяжелое ранение автоматически записывали в мертвецы. Впрочем, иногда все зависело от случая. Так, один офицер, используя свое служебное положение, смог добиться погрузки в самолет раненого в спину сержанта, который до этого три дня пролежал на аэродроме, ожидая отправки. «Как этот мужественный человек добрался до аэродрома, я так и не узнал», – рассказывал потом офицер.

Полевые жандармы, которых в войсках ненавидели и называли не иначе как «цепными псами» из-за металлической цепочки, висевшей у них на шее, охраняли подступы к взлетно-посадочной полосе, тщательно проверяя бумаги каждого раненого, дабы в самолет не пробрались симулянты. По мере того как надежды на спасительную эвакуацию уменьшались, жандармам все чаще приходилось прибегать к стрельбе из автоматов в воздух, чтобы сдерживать толпу желающих улететь.