Сталинград. Десантники стоят насмерть

— У вас хоть подвал есть, где прятаться, — жаловался Грицевич, — а у меня, смешно сказать, когда обстрел начинается, бойцы в норы, как селедки, набиваются, сапоги в несколько слоев торчат.

Слова белоруса никому не показались смешными. Час назад из развалин приковыляли четверо бойцов его взвода, раненные влетевшей в нору миной. Слабенькая в открытой степи 49-миллиметровая мина натворила дел, изрешетив осколками ноги. Сапоги пробило, словно зарядом дроби, каждому из бойцов досталось не меньше десятка мелких осколков. Раненые лежали в подвале, где уже не оставалось места, а дядя Захар с двумя санитарами не успевал оказывать всем помощь.

Условия городского боя диктовали свои законы, здесь некогда было оглядываться на высокое начальство. Командир роты Шмаков принял решение, исходя из конкретной обстановки:

— Через полчаса будем штурмовать котельную.

Младший лейтенант из Казани удивился, почти испугался. Не за свою жизнь, он был готов немедленно драться. Но за сутки с небольшим он потерял половину взвода, на его глазах добивали раненых, а сейчас нам не давали даже стрелять. Совсем недавно, закончив училище, взводный справедливо полагал, что такое серьезное дело, как атака, требует основательной подготовки, артиллерийской поддержки, согласований с начальством и соседями. Здесь никакой подготовкой и близко не пахло. Ротой командовал такой же младший лейтенант, который нигде не учился и вообразил себя полководцем. Какой штурм, если даже в доме не спрячешься! Примерно такие мысли читал я в глазах младшего лейтенанта из Казани.

— Успокойся, — шепнул я, — ротный знает, что делает.

Именно в эту минуту появился комиссар батальона. Далеко не каждый рисковал прийти к нам днем. Как позже я узнал, комиссара подгоняли обида и самолюбие. Комбат Рогожин, раздраженный неопределенностью, разгонял по ротам штабных офицеров. На глаза ему попался комиссар, вернее, замполит, согласно новому уставу.

— Не надоело за мной следить? — крикнул Рогожин. — Сходи, что ли, в третью роту, они атаковать готовятся, а политрук еще месяц назад погиб.

Комиссар медлил, а безжалостный комбат добивал его на глазах всего штаба.

— Боишься? Здесь, конечно, спокойнее бумажки писать.

Комиссар так расстроился, что не прихватил по своей давней привычке газеты и дурацкие брошюры с описанием сказочных подвигов красноармейцев. Зато в его полевой сумке оказался запас отличных папирос «Эпоха», которыми он с нами поделился.

— Будем атаковать, товарищ комиссар, — вежливо, но твердо заявил Шмаков.

Он напряженно ожидал обычной руководящей болтовни, ненужного вмешательства в свои планы. Ведь начальство всегда выпячивает свое особое мнение. Но ничего не произошло. Расстроенный комиссар смял недокуренную папиросу и заявил:

— Командуйте, товарищ Шмаков. Я пойду в атаку, как рядовой политработник.

Мы сообразили, в чем дело. Рогожин в очередной раз закусил удила. Но черт с ними, штабными спорами. Главное, нам не мешают, а помочь никто не в силах. Надеемся только на себя. Комиссар тем временем вытащил из кобуры наган, крутнул барабан и внимательно оглядел нас.

— Может, винтовку взять? — озабоченно спросил он. — В атаке удобнее винтовка, не так ли, товарищ Шмаков?

— Пойдет и наган, но вам лучше отсюда командовать. Какая здесь атака? Полезем среди кирпичей, из воронки в воронку.

Действительно, участок предстоящего штурма представлял из себя тоскливую картину. Развороченная глинистая земля, липкая и скользкая, как глина, битый закопченный кирпич, повсюду тела погибших. Знакомый угол развороченного дома, ржавая водопроводная труба. Когда-то я принял их в тумане за диковинного трехметрового солдата с оружием. Погибший пехотный капитан со своими верными помощниками лежал на прежнем месте. Все это уныние полоскали брызги холодного дождя, а ветер из-за Волги гудел в проломах и выщербленных окнах нашего дома.

И все же комиссар, чье появление мы восприняли кисло, оказал большую помощь. Он договорился с артиллерийскими наблюдателями, что нас прикроет гаубичная батарея с левого берега. Когда стали взрываться снаряды, Шмаков, верно оценив обстановку, изменил план атаки и приказал:

— Мальков, бери своих людей и начинай.

Начинать оказалось непросто. Тяжелые гаубичные снаряды, выпущенные с трехкилометрового расстояния, летели с разбросом в сотню метров. Они заставляли прятаться вражеских солдат, но были смертельно опасны и для нас. Падали они с протяжным свистом, поднимая огромные столбы земли и кирпичного крошева. В сыром воздухе ощущался едкий запах сгоревшей взрывчатки, который проникал в легкие и сразу перехватывал дыхание.