Сталинград. Великая битва глазами военного корреспондента. 1942-1943

Иногда люди снимали рукавицы и засовывали пальцы в рот, чтобы согреть их, а кто еще более-менее держался на ногах, совершал легкие пробежки по кругу. Последние тридцать три раненых прибыли на сборный пункт, находившийся южнее Гумрака. Сердце обливалось кровью, когда подошли люди в том виде, в каком им пришлось покинуть фронт и отступать. А на сборном пункте стоял последний самолет, предоставлявший последний шанс выжить. Неудивительно, что у дверей образовалась давка, люди напирали, толкались, теснили друг друга, пытаясь во что бы то ни стало войти в самолет. Салон самолета вместил сначала шестнадцать человек, после того как они разместились, вслед за ними протиснулись еще восемь, а снаружи одиноко стояли на морозе еще девять человек. В самолете люди группировались, ложились на пол, сидели на корточках, цеплялись за все, за что только можно было, лежали буквально друг на друге, и все равно снаружи оставались еще шесть человек. Но они должны были улететь, поэтому из самолета стали выбрасывать носилки, канистры, снимали шинели, прикрывавшие раны, заползали в кабину пилота, занимали кормовую кабину – теперь снаружи остались три человека. Тогда выбросили боеприпасы и перевязочные материалы, после чего войти смог только один человек – теперь салон был забит людьми до самого потолка, и возникал вопрос, сможет ли самолет взлететь с таким грузом? У пилота даже не было возможности встать со своего кресла, и уже больше никто не мог войти в самолет. Предпоследний солдат, разместившись на трех своих товарищах, стоял у двери, которая уже не закрывалась. Даже если бы можно было содрать краску со стен, снять дверь с петель, выбросить рацию и удалить перегородки, места для одного все равно не было бы. В снегу, ровным слоем покрывшем площадку вокруг самолета, лежал тридцать третий раненый с простреленными коленями, а вокруг него весело искрился лед.

Знаете ли вы, что значит в двадцать два года получить последний шанс выжить после того, как в течение многих недель не было возможности вымыться, а во рту не было ничего, кроме куска черствого хлеба, сырой репы и подогретого талого снега – и все это при ледяном граде, тридцатипятиградусном морозе и без какой-либо надежды выжить. Нет, вы не знаете, что это значит, поэтому вы не сможете также до конца оценить поступок ефрейтора из Изерлона, стоявшего у двери на трех своих товарищах. Он выпрыгнул из самолета, подошел к последнему раненому, остававшемуся на снегу, и сказал: «Дружище, у меня перебиты обе руки, но ты не можешь ходить». Из самолета вылезли еще несколько человек, подхватили его под руки и положили поперек голов и туловищ других солдат, чтобы снова оказаться в невыносимой тесноте. Не спрашивайте, что люди при этом кричали, что при этом испытывали, – все это потонуло в реве моторов; никто не мог слышать, что говорил тот, кто остался лежать на снегу, и он не понимал, что ему говорили остальные. Самолет был переполнен настолько, что пришлось взять поясной ремень, закрепить его на замке двери и двум солдатам держать, чтобы дверь не открылась во время полета.

Они взлетели – не будем говорить о том, как это происходило. Стоит только упомянуть последний поступок, совершенный фельдфебелем эскадрильи транспортных самолетов, находившимся за штурвалом самолета. В сугробе на аэродроме Гумрака сидел один-единственный солдат, воротник пальто высоко поднят, поверх намотан платок, голова чем-то покрыта. Он провожал взглядом стартовавший самолет. Не было известно второго такого случая, чтобы самолет совершил круг почета из-за одного солдата, при этом пилот сказал, что он еще ни разу не видел более одинокого солдата, чем этот ефрейтор, который сидел в снежном сугробе и, подняв голову, смотрел вслед удалявшемуся самолету. Бинты на руках стали коричневыми от крови, и если бы он захотел махнуть рукой, то он не смог бы этого сделать.

Командир смотрел на горстку своих людей, оставшихся в живых, их оказалось двадцать шесть из прежних четырехсот пятидесяти. После этого майор посмотрел на мертвые тела погибших утром. Они лежали рядом друг с другом, восковые лица были обращены в пустое пространство над ними.

Двадцать шесть солдат, оставшихся в живых, были последними людьми майора. Утром они еще были в состоянии отразить атаку, но боеприпасы закончились. Генерал Штемпель за два дня до этого осмотрел позиции и сказал майору: «Я не думаю, что из всей армии способны стрелять более десяти тысяч человек и их количество уменьшается на каждой позиции, при этом войска не имеют возможности обороняться, а если такой возможности уже нет, то с этим надо кончать».

Слова эти были произнесены два дня назад, а три года назад майор слышал слова Гитлера в Мюнхене: «То, чем нам каждый раз придется жертвовать в отдельных случаях, – не важно, это скоро забудется. Решающим была и будет победа».

Слова Гитлера и слова генерала еще раз пронеслись в голове майора.

«Если нет возможности обороняться, то с этим надо кончать». Они не могли больше обороняться, значит…