Сталинград: Записки командующего фронтом

Таким образом, вместе с определенным тактическим успехом противнику удалось добиться серьезного нарушения наших коммуникаций: волжского водного пути, по которому шло снабжение горючим не только армии, но и страны, и железнодорожных линий, питавших войска обоих фронтов.

Зверская бомбардировка города, кроме непосредственных последствий, создала исключительно тяжелое положение для работы промышленных предприятий, затруднила как деятельность городских советских и партийных органов, так и работу штабов по руководству войсками.

В полночь мы с болью в сердце подписали это донесение Верховному Главнокомандованию. После этого к моему столу присели товарищи Хрущев, Василевский, Малышев и Чуянов. Мы обсудили положение, создавшееся в Сталинграде. В связи с резко изменившейся обстановкой на фронтах секретарь обкома поставил вопрос о необходимости эвакуации некоторых промышленных предприятий за Волгу и о подготовке к взрыву ряда других. Обменявшись мнениями, решили позвонить в Ставку.

Сняв трубку прямого телефона, я доложил И. В.Сталину буквально следующее:

– Положение в Сталинграде тяжелое, о чем я уже донес вам. Нами принимаются все меры, чтобы отстоять Сталинград. Но у городского руководства, которое к нам обращалось, есть мнение о необходимости эвакуации ряда предприятий за Волгу и подготовки к взрыву ряда других. Мы с Никитой Сергеевичем этого мнения не разделяем. [140]

Верховный Главнокомандующий ответил на это приблизительно так:

– Я не буду обсуждать этого вопроса. Следует понять, что если начнется эвакуация и минирование заводов, то эти действия будут поняты как решение сдать Сталинград. Поэтому ГОКО запрещает подготовку к взрыву предприятий и их эвакуацию.

Все собравшиеся поняли ответ И. В. Сталина без моих объяснений.

Сразу же после этого мы составили обращение: одно к войскам, другое к населению Сталинграда. В них было указано, что Государственный Комитет Обороны требует вернуть захваченную врагом узкую полосу сталинградской земли, окружить находящихся здесь гитлеровцев и истребить их. С этой целью необходимо усилить контратаки на этом участке с тем, чтобы закрепиться вновь на внешнем сталинградском обводе. Документы подписали товарищ Хрущев и я.

Эти обращения помогли нам мобилизовать все силы на отпор наглому врагу.

Не успели мы закончить эту работу, как адъютант доложил о прибытии начальника разведки Сталинградского фронта. Он просил разрешения представить для допроса пленного, могущего, по его мнению, дать ценные показания.

Вводят немецкого летчика, довольно молодого, с холеным надменным лицом. Приказываю переводчику спросить воинское звание и фамилию пленного. Раздаются громкие, лающие звуки: «Лейтенант имперских военно-воздушных сил барон такой-то».

– Спросите, что он имеет сказать командующему фронтом, – снова говорю я переводчику.

Снова звучит резкий голос военнопленного. Заявив о том, что он служит в подразделении, которым командует внук канцлера германской империи князя Отго фон Бисмарка, вражеский летчик просит сохранить ему жизнь.

Отвечаю, что, по-видимому, лейтенант привык принимать геббельсовское вранье о зверствах Красной Армии за чистую монету.

– Скоро вы убедитесь, что многое из ваших прежних представлений является не более чем юношеским заблуждением. Ваша жизнь будет сохранена, как и [141] жизнь всех германских военнопленных, потому что Советский Союз придерживается общепринятых законов ведения войны. Кстати, вы убедитесь, куда приведет Германию война за неправое дело. Почему вы сожгли Сталинград? – спросил я в упор, с ненавистью глядя на этого молокососа. Ведь это он и ему подобные в течение сегодняшнего дня превратили город в руины. Он побледнел, как-то сжался и растерянно произнес: «Таков был приказ фюрера. Если бы русские сдали Сталинград, город был бы сохранен, а теперь он исчезнет с географической карты».

– Поживем – увидим, – ответил на это Никита Сергеевич.

О планах фашистов на будущее этот недоросль ничего не знал.

Приказал отправить пленного в тыл. Предположив, что его поведут на расстрел, барон вдруг мертвенно побледнел и, круто повернувшись ко мне, со слезами на глазах вновь попросил пощадить его. Пошатываясь, он вышел в сопровождении начальника разведки, смущенного тем, что никаких ценных сведений командование не получило{29}.

Казалось, что день закончился, но тут прибыл один из офицеров связи, только что вернувшийся с передозой у северных окраин Сталинграда. Приказываю ему доложить подробности боев на том участке, где он был. Вот что он рассказал:

«В минометном батальоне капитана Саркисяна, когда я туда приехал, только что закончился обед. Люди, утомленные степным зноем, разместились по тенистым уголкам. Кто с книгой или газетой, кто за письмом к родным. Подразделение находилось в этот день во втором эшелоне. Однако командир строго и требовательно следил за тем, чтобы все виды охранения несли свою службу без малейших послаблений. [142]

В 16 часов 30 минут в блиндаже капитана зазвонил телефон. Докладывал командир взвода лейтенант Бабко: