Сталинградский рубеж

И буквально в степи, у машины, так уж вышло, выслушал я первый краткий доклад начальника разведотдела армии полковника Михаила Захаровича Германа, а затем в блиндаже ближайшей части мы поговорили более подробно. К Герману нельзя было не проникнуться уважением. Чувствовалось, что разведчик он серьезный, вдумчивый. Это подтвердили и долгие месяцы Сталинградской обороны, в течение которых командование армии, как правило, своевременно узнавало о конкретных намерениях врага. Верными — во всяком случае, в самом основном — оказались и тогдашние его выводы: форсировать Дон главными силами противник собирается на участке Трехостровская, Малонабатовский, то есть в стыке 4-й танковой армии и нашей, с последующим нанесением удара в направлении северной части Сталинграда. Он считал, что одновременно следует ожидать форсирования немцами Дона в районе Калача или несколько севернее.

И все-таки исчерпывающими, совершенно бесспорными данными о том, как расставлены перед фронтом армии неприятельские силы после произведенной в последние дни перегруппировки, наши разведотдельцы похвастаться не могли. Имевшиеся сведения были неполными, кое в чем, по-видимому, устаревшими, кое в чем — противоречивыми. Их не хватало, например, чтобы подтвердить или опровергнуть возникавшее предположение о том, что активность противника в районе Калача — всего лишь отвлекающий маневр, или чтобы исключить вероятность удара из-за Дона на некоторых других участках, помимо правого фланга. Но сейчас надо было не выговаривать полковнику Герману, а думать, как ему помочь, прежде всего — в надлежащем обеспечении разведки техникой.

В степи было сухо, знойно. И все светлое время суток в небе почти не смолкал гул фашистских самолетов. Что такое господство врага в воздухе, я как будто уже достаточно знал по Одессе и Севастополю. Однако в открытой степи, где труднее укрывать и людей, и особенно боевую технику, оно ощущалось еще сильнее.

Без поддержки наземных войск с воздуха, обычно — массированной, противник не делал ничего. Даже переброски на восточный берег Дона небольших подразделений обеспечивались десятками бомбардировщиков. Вражеская авиация крайне осложняла действия нашей артиллерии, заставляя ее часто менять огневые позиции, отчаянно мешала инженерным работам, почти не давала подвозить что-либо днем из дальних тылов в ближние. Летавшие над дорогами и полем «мессеры» нападали и на мелкие одиночные цели вроде моего «виллиса» (один раз это кончилось тем, что машину перевернуло взрывной волной, а нас с адъютантом и водителя засыпало землей).

Людей больше всего удручало то, что фашистская авиация нередко могла действовать безнаказанно. Наших потребителей появлялось в воздухе мало, а иногда не было совсем. «У Хрюкина на счету каждый самолет» — это я услышал еще на КП фронта. 8-я воздушная армия под командованием Героя Советского Союза Т. Т. Хрюкина, молодого генерала, начавшего сражаться с гитлеровцами в небе Испании, была тогда одна на два фронта — Сталинградский и Юго-Восточный. Она включала, правда, до десятка соединений, пополнялась новыми полками, однако пока располагала значительно меньшим числом самолетов, чем имел в этом районе враг. Исправных машин, способных подняться в воздух, в иные дни насчитывалось не больше полутораста — двухсот…

* * *

Где бы я ни находился, мысли то и дело возвращались к правому флангу там становилось все горячее. Конечно, очень хорошо, что именно на правом фланге армии войска были и в глубине обороны, на среднем обводе. Между Котлубанью и Малой Россошкой стояли два полнокровных полка 87-й стрелковой дивизии, остававшиеся во фронтовом резерве (третий ее полк, как уже говорилось, был взят на передний край). Севернее, в районе совхоза «Котлубань», на среднем обводе сосредоточивались прибывшая из резерва Ставки 35-я гвардейская стрелковая дивизия и доукомплектованная танковая бригада. Они передавались нашей армии, но пока с оговоркой: «Использовать только с особого разрешения командующего фронтом». Рубежи среднего обвода продолжали укрепляться, веред ними выставлялись минные заграждения.

Иметь все это, так сказать, про запас было нелишне. Однако если бы наш правый край сдвинулся с внешнего обвода на средний — от Дона к Россошке, то сразу нарушилась бы устойчивость обороны в центре армейской полосы и на левом фланге, где позиции у Дона удерживались сейчас прочно. Словом, укрепляя средний обвод на крайний случай, важно было не допустить до того, чтобы он нам понадобился. Но тут возникал трудный вопрос: обойдемся ли на передовой без тех частей, которые стоят на запасном рубеже и которыми командарм не может распорядиться по своему усмотрению?

А мы тогда, хоть и ждали нарастания вражеских ударов из малой излучины, еще не вполне представляли, какой они достигнут здесь силы. То, что Паулюс сосредоточил против левого фланга 4-й танковой армии и правого фланга нашей половину всех своих войск, выяснилось несколько позже.