Сталинская гвардия. Наследники Вождя

Свои молодые бунтари в СССР наличествовали. Рубали в щепки мещанскую мебель, «шагали по Москве», «любили читать Хемингуэя». Для послевоенной молодежи городская гитара стала важнее поселкового баяна. Старики это терпели, но, разумеется, вздыхали: «Не тот пошел боржом». В брежневском эдеме балом правили крепкие фронтовики пятидесяти-семидесяти лет, которых к 1968-му внуки еще не успели приучить к ритмам «Битлз». Преобладала очень взрослая массовая культура, а к волосатым, бородатым, дерзким нигилистам относились, как к «язве общественной жизни». Руководитель сусловского Гостелерадио Лапин говаривал: «Мужчина без галстука – все равно, что женщина в брюках». Советская пропаганда вряд ли была способна возглавить студенческую революцию, но выигрышно использовать всемирный всплеск левацких настроений молодежи вполне могла. Ведь революция готова была переместиться и в Центральный парк Нью-Йорка, да и бурлила уже по всему миру… Суслов считался докой в международных коммунистических делах. Он понимал и уважал Мориса Тореза, с которым немало взаимодействовал в годы освобождения африканских народов. В 1964-м на кладбище Пер-Лашез саратовский крестьянин произнес одну из лучших речей памяти французского коммуниста. Совсем другое дело – Париж 1968-го, где витал дух сексуальной революции, которую консервативные фронтовики принять никак не могли: к тому времени сложился аскетически бесполый канон советской культуры, и расшатывать эти основы Суслов не собирался. Брежневики пошли на компромисс: во Вьетнаме империалистам окажут мощное и успешное сопротивление, а в Париже продолжатся рукопожатия с респектабельными партнерами, а не с волосатыми бунтарями. Суслов предполагал, что судьба мировой революции решится не среди священных камней старой Европы, в которой слишком тесно и душно от изысканных бунтарей и буржуа. Он считал заслугой своего поколения коммунистов распад колониальной системы, появление новых очагов революции в Америке и победы во Вьетнаме. А французские студенты не слишком походили на любезных сусловскому сердцу простых тружеников с берегов Сены («И пусть я, право, не богат: я токарь фирмы «Ситроен»…» – была такая песня). Не с жиру ли бесятся непривычно лощеные Гавроши в своих люксембургских садах? Может быть, это – не классовые бои, а детские шалости? Студенческий опыт Суслова относился к раннесоветскому времени, когда он, как дисциплинированный молодой большевик, чувствовал себя опорой существующего строя, а не бунтарем. Психологию вольнолюбивой университетской молодежи он не понимал. Как ни странно, сусловское отношение к «Красному маю» смыкалось с известным парадоксом Пазолини, который и в стихах, и в прозе объяснял, почему он сочувствует полицейским, а не студентам в уличных стычках. Полицейские – настоящие жертвы буржуазной системы, а бунтующие «маменькины сынки» вот-вот повзрослеют, заматереют, да и примутся преумножать отцовский бизнес. Такое вот было у Суслова и Пазолини социальное чутье. Элитарная идея свободы входила в противоречие с интересами угнетенных классов…

Даже на пятидесятилетии Коминтерна в своей речи Суслов ни словом не обмолвился о молодых европейских левых. И это в 1969 году! «Революции бесплодны, если они не скреплены пером в школах и плугом на полях», – Суслов любил этот образ Хосе Марти. Революций с оттенком молодежного нигилизма секретарская душа не принимала. Он ведь и русские события 1917—1920 гг. воспринимал в хвалынском провинциальном ракурсе. Красному Дани Кон-Бендиту в мае 1968-го не было и двадцати пяти лет, вряд ли Суслов мог воспринимать его как самостоятельного вождя. Со времен Сталина московская номенклатура разучилась всерьез воспринимать «сосунков» за исключением функции «Партия сказала: «Надо!» – комсомол ответил: «Есть!». Позже в кампаниях борьбы за мир и против нейтронной бомбы советская идеология хоть и робко, но войдет в союз с волосатыми молодыми людьми. Суслов повторял: «Социализм стучится в дверь, время работает на социализм». Дискутируя с Мао, Суслов подчеркивал важность рабочего движения ведущих капиталистических стран и вовсе не ограничивал понимание современной классовой борьбы национально-освободительным движением беднейших народов. В некоторых речах он почти повторял идеи «Ситуационистского Интернационала», заклиная, что Запад с его товарным изобилием уже подошел к порогу революции. Но, когда дело дошло до баррикад, по-человечески понять и принять новое поколение европейских левых он не умел.