Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма

С течением времени «экспертный состав» этого альтернативного «Комитета» претерпевал кадровые изменения, каждое из которых все очевиднее утверждало доминирующее положение того, кого Л. М. Каганович именовал не иначе как Хозяином[112]. Так, принятие решений о присуждении премий в области художественной литературы стало восприниматься «всецело как епархия самого Сталина, и только его»[113] лишь с момента смерти А. А. Жданова, прожившего немногим более двух лет после прочтения разгромного августовского доклада 1946 года. Именно поэтому вождь не спрашивал мнения членов Политбюро и лишь изредка советовался с приглашенными «писательскими начальниками», вынося решения по премированию того или иного литературного текста. По выдержкам из записей Симонова, сделанных в конце 1940‐х и позднее «вмонтированных» в том мемуаров, можно судить и о совершенно особенном отношении вождя к процессу присуждения премий его имени. Для Сталина эти награды были одним (если не единственным) из способов выразить собственное одобрение. Присуждая премии, он как бы расставлял нужные ему акценты, тематически и идейно ориентировавшие писательское сообщество[114]. С этим и были связаны его повышенный интерес и, как следствие, внимание к обсуждавшимся произведениям. По словам Симонова,

Все, что во время заседания попадало в поле общего внимания, в том числе все, по поводу чего были расхождения в Союзе писателей, в Комитете, в комиссии ЦК, — давать, не давать премию, перенести с первой степени на вторую или наоборот, — все, что в какой-то мере было спорно и вызывало разногласия, он читал. И я всякий раз, присутствуя на этих заседаниях, убеждался в этом.

Когда ему (Сталину. — Д. Ц.) приходила в голову мысль премировать еще что-то сверх представленного, в таких случаях он не очень считался со статусом премий, мог выдвинуть книгу, вышедшую два года назад, как это в мое отсутствие было с моими «Днями и ночами» (пьеса К. Симонова, написанная в период с 1943 по 1944 год. — Д. Ц.), даже напечатанную четыре года назад, как это произошло в моем присутствии, в сорок восьмом году[115].

Принимаемые участниками «не столько заседаний, сколько разговоров» решения о присуждении тому или иному писателю премии в одной из номинаций не только мгновенно вводило его в круги литературного истеблишмента, многократно поднимая количественное значение тиражей (стандартный показатель варьировался от 150 000 до 350 000 экземпляров), но и, говоря словами Сталина, «включало в искусство»[116]. И это оказывается принципиально важным моментом: в условиях позднесталинского «мрачного семилетия», где абсурд плотно сопрягался с паранойей, не народная любовь и не читательское признание «включали» то или иное произведение в «ядро» соцреалистического канона, а именно обычно украшавшая один из форзацев книги фраза: «Постановлением Совета Министров Союза ССР [писателю] NN за роман / повесть / пьесу [и т. д.] присуждена Сталинская премия первой / второй / третьей степени за 19NN год».

Апофеоз сталинского влияния на премию придется на послевоенную эпоху — период позднего сталинизма, — когда «отец народов», осознав присущий этой институции стабилизирующий (но не останавливающий подспудную «формовку» моделей массового мышления) потенциал, которым и могла обеспечиваться искомая целостность культурного континуума позднесталинской эпохи, станет выносить решения о присвоении награды литераторам, почти полностью отстранившись от предложений Комитета. Единственным критерием, которым вождь будет руководствоваться при присуждении премий, станет довольно парадоксальный вопрос о «нужности» того или иного на тот момент уже опубликованного текста: «…нужна ли эта книга нам сейчас?!»[117] — часто вслух будет проговаривать Сталин, адресуясь больше к себе, нежели к сидящим в его кабинете чиновникам[118]. В этом случае в дело вступали слабо формализуемые «эстетические» принципы и предпочтения, далеко не всегда созвучные общепринятым представлениям о «прекрасном». Об этой «противоречивости» эстетических взглядов Сталина вспоминал Шепилов: