Сталинские соколы. Возмездие с небес

К концу года вермахт так и не взял русскую крепость, в сражении наступило некоторое затишье. У нас остается время на общение. Анна рассказала, откуда хорошо знает немецкий язык. Она немка, из тех, что переехали в южную Россию еще до большевиков. И хотя ее предки давно «обрусели», ее семья старалась помнить язык и культуру своей далекой родины. Она была замужем за таким же «русским» немцем, но с началом войны в конце августа ее мужа в числе остальных мужчин призывного возраста большевики вывезли на восток, и всякая связь с ним оборвалась. Женщине повезло больше, если это называется – повезло! Как военного фельдшера, приписанного к части, ее не тронули. Я думаю, что Анна несколько лукавила, судя по ее черным слегка вьющимся волосам и черным глазам, скорее всего она была из немецких евреев, а, слыша о ненависти нацистов к евреям, возможно, скрывала свои корни.

В короткие часы отдыха или свободного времени мы старались быть вместе. Общались на различные темы, Анна немного научила меня разговаривать по-русски. Мы беседовали о музыке, о книгах, рассуждали о войне, Гитлере. Почему так получилось, что рейх воюет с Россией. Я рассказывал женщине о довоенной Германии, какой ее помню, о старинном величественном Марбурге. Мы даже тайно, чтобы не вызвать недоумение окружающих отпраздновали немецкое рождество. Между нами не было близости в принятом понимании этого слова. Да и какая связь могла быть между советским фельдшером и пленным немцем, находящимися в окружении остального персонала, солдат и раненых. Но каждое общение, каждая минута нахождения рядом с этой милой приятной женщиной приносило мне наслаждение, соизмеримое с интимной близостью. Иногда, как в момент, когда я прикрыл Анну собой, или просто вынужденно находясь к ней слишком близко в узких коридорах и переходах подземелий, мне удавалось случайно прикоснуться к ее телу, прикрытому грубой военной одеждой. руке, спине или даже груди. В такие секунды дыхание мое учащалось, а по телу волной прокатывалась приятная дрожь. Как ей должно быть красиво в дамском платье и элегантных туфлях, а не в этих грубых солдатских сапогах. Не уверен. испытывала ли Анна нечто подобное ко мне, вряд ли, но, во всяком случае, она проявляла участие к моей незавидной судьбе, возможно, она чувствовала некое кровное национальное родство, и это толкало ее на сближение.

Мой плен продолжается уже более двух месяцев. В начале нового года по госпиталю поползли слухи, что русский флот высадил десанты в Крыму и скоро силы немцев и румын будут опрокинуты и осада крепости снята. Весь окружавший меня народ, включая моего ангела-хранителя, восприняли эту весть с радостным возбуждением. Я не знал, как поступать мне. До плена я не был национал-социалистом и в плену не стал большевиком. Для русских я был просто пленный фашист. Если войска Оси потерпят поражение, у меня еще есть шанс остаться в живых, если мои соотечественники и румыны возьмут город, при их приближении озлобленные русские меня расстреляют. Но радоваться неудачам своей страны в угоду собственной жизни было недостойно немца, поэтому я встретил новость о русских десантах с показным равнодушием, но с глубоким внутренним переживанием. Я научился без смущения смотреть в глаза противнику, правда, тот не всегда догадывался, что перед ним враг, все равно, это тяжело. Через прицел, с расстояния, не видя глаз, а иногда и человека, все выглядит проще.

Время шло к весне. Большевики не сняли осаду, а немцы не взяли город. Время не замерло, но текло по непонятному унылому руслу отчаяния. Если бы не общество моего ангела, я бы, наверное, предпочел покончить с собой, и только возможность ежедневного общения с Анной придавало мне силы жить в катакомбах, уподобившись кроту в смраде керосиновых ламп, крови и поту человеческой плоти.

Внешний натиск ослаб, поток раненых уменьшился, теперь мой заинтересовалась русская разведка. Однажды, прямо в госпитале меня допросил офицер и, скорее всего, забрал бы с собой. Тщетное вмешательство Анны не спасло бы на этот раз, но фельдшер обратилась за помощью к одному из важных русских хирургов, кажется по фамилии Петров, им вместе удалось отстоять меня у большевистской полиции. К тому времени недоверия к моим действиям у медицинского персонала госпиталя давно не было, я лично выполнял достаточно сложные операции при обязательной ассистенции Анны как переводчика, поручали и тяжело раненых. Но вечно продолжаться так не могло.

В конце февраля поток раненых увеличился, значит, начались активные действия.