Сталинские соколы. Возмездие с небес

День выдался ясным. С высоты полтора километра видно и бухты крепости на правом траверзе и изогнутую как червяк бухту Чембало впереди. Истребители сопровождения ушли вправо, навязав бой воздушному охранению. Вдалеке над городом можно было разглядеть начавшуюся драку.

– «Пауке, вижу Пеликаны» – командует старший группы.

Звено легло на боевой курс, выбирая транспорты у причалов. С земли открыли сильный огонь, не дающий шансов на прицельное бомбометание с малых высот. «Эмили» сбросили бомбы и, не мешкая под зенитным огнем, пошли на северо-восток, о штурмовке причалов пулеметно-пушечным огнем не могло быть и речи, это была верная смерть.

Я был замыкающим и вместо того, чтобы повторить действия товарищей, совершил роковую ошибку. Дьявол меня попутал! В открытом море, я заметил судно, еще не успевшее зайти в спасительные бухты. Посчитав эту цель более безопасной, и отличной мишенью для боевой тренировки, я, уклоняясь от огня ПВО, развернулся влево и пошел на корабль со снижением. Вначале я задумал сбросить бомбу в отвесном пикировании как «Штука» перевернувшись с полторы тысячи метров, но, потом отказался, ввиду сомнительности такой операции, «Эмиль» – не пикировщик, механизма отвода и воздушного тормоза нет, как поведет себя двухсот пятидесяти килограммовая бомба при отделении?

Маневрируя в пологом пикировании, чтобы потеря высоты соответствовала моему приближению к цели, я выбрал способ топ-мачтового бомбометания. Высота метров пятьдесят, корабль приближался, издалека в лучах солнца он показался мне красным, но теперь все отчетливее приобретал голубоватый оттенок. Я еще не мог разглядеть его надстроек, а затем он накрылся капотом. Ракурс был удачный, самолет заходил с кормы строго по курсу цели. Я недолжен был промазать. Сброс. Сразу тяну на боевой разворот, голова повернута влево до выворота. И все-таки я промазал, бомба упала рядом, может быть всего в нескольких метрах по левому борту, и разорвалась на глубине, обдав транспорт брызгами, а возможно и осколками. Самое время уходить восвояси, но, ободренный отсутствием вражеских истребителей и огня с корабля, я набрал высоту и пошел на повторную атаку, ведя огонь по настройкам из бортового оружия. Теперь я уж точно попадал, это было видно по следам снарядов и пуль, конечно, потопить большое судно таким образом невозможно. Неожиданно с корабля открыли ответный огонь, он был не ураганный но точный. «Даймлер-Бенц» потерял мощность, обороты упали до нуля, скорость стремительно падала, о наборе высоты не было и речи. Я успел выровнять, «Эмиль» спарашютировал на спокойную воду. В голове было и проклятье самого себя за опрометчивое нарушение задания, и отчаяние и страх. Все, теперь уж точно конец! Второй раз меня сбивают над территорией противника!

Благодаря штилю вода не очень быстро поступала в кабину, и самолет еще держался на плаву. Я попытался открыть фонарь, но его заклинило, в отчаяние я пытался выбить его ногами, места для размаха не было, а откидная часть не открывалась. Это был верный конец, скорее смерть подводника, чем летчика. На мне была кислородная маска и какое-то время я бог дышать бортовым кислородом, хорошо, что с наших штурмовиков не убрали кислородные баллоны. Вода все сильнее заполняла кабину, «Эмиль» медленно погружался в пучину, холодная морская вода дошла мне до пояса, нос самолета опускался быстрее чем хвост, самолет наполовину ушел под воду, берег был справа на расстоянии около километра. Лучше быть убитым сразу зенитным огнем, чем захлебнуться. Меня осенило. пистолет! Я начал расстегивать кобуру, готовясь быстро покончить с жизнью. Самолет плавно, но быстро пошел вниз. Вода, просочившаяся в кабину, накрыла меня с головой, инстинктивно я схватился двумя руками за маску, выронив пистолет. Шанс был упущен. Больше я ничего не помнил.

Я пришел в себя на борту русского корабля, того самого, атакованного мной. Что произошло со мной между потерей и возвратом сознания оставалось полной загадкой. Я должен был умереть, но я был жив, впрочем, мои несчастья только начинались.

Когда я открыл глаза, вырвав остатками соленой воды, то увидел стоящих вокруг матросов и женщину фельдшера. И хотя мое положение не было веселым, видимо от истерики я нервно рассмеялся, дело в том, что апрельский, почти уж майский день, выдался достаточно, по-весеннему теплым, а окружившие меня моряки были одеты в толстые зимние тулупы и полушубки, на головах были каски или завязанные русские черные шапки-ушанки, словно был январь.