Сталинские соколы

Уже на земле я увидел, что самолет получил незначительные повреждения. Жду возвращения эскадрильи. Минут через семнадцать после меня садятся четыре «кобры», нет моего ведущего и командира звена старшего лейтенанта Саши Ивашкова. Начинаем разбор задания. когда я развернулся, чтобы преследовать бомбардировщики, верхняя пара последовала моему примеру, а звено из оставшихся трех самолетов продолжило прикрытие разведчика. Налетела четверка Фокке-Вульфов, видимо – сопровождение бомбардировщиков, мой ведущий, оказавшийся без прикрытия, был сбит. Немцам, потеряв один истребитель, удалось сбить и разведчика, вернулась верхняя пара, общими усилиями одолели еще двоих фрицев, последний ушел. Особенно отличился Слава Березкин, сбивший две «Фокки» и получивший за данный бой орден Славы. Выходит что ведущий погиб по моей вине, а возможно и экипаж «Пешки», сказать, что четыре сбитых бомбардировщика того стоили, не поворачивается язык. С другой стороны. я предотвратил бомбежку наших войск.

Командование долго думало, что со мной делать. отдать под суд или приставить к награде, все же представили к награде, не в каждый вылет привозится по четыре сбитых Ю-88! Конечно, на «Героя» даже со всеми своими сбитыми за войну я не дотягивал, удостоился Ордена Красной Звезды. И хотя за общее количество сбитых самолетов противника должен был получать уже вторую правительственную награду, но мои частые метания из части в часть по всем фронтам привели к тому, что документы задерживалась, не успевая отследить мое местонахождение или вовсе – терялись. Орден Красной Звезды – не «Герой» и к середине 1944 года не был уже такой редкой наградой, как скажем в июне сорок первого. Согласно приказу НКО № 416 от 31 декабря 1942 года его вполне мог вручить и командир дивизии Александр Иванович Покрышкин, получивший уже к тому времени полковника, но, учитывая «рекордность» сбитых мной двухмоторных бомбардировщиков за один вылет, получать награду меня отправили в Москву, в Верховный Совет. Надев парадный китель с золотыми погонами и гвардейским знаком, я полетел в Москву дивизионным транспортным самолетом, отправленным за каким-то грузом для дивизии.

Времени у меня было мало. на все – одна неделя. Москву я немного знал, так как бывал в столице неоднократно и до войны, и во время. Город уже ожил, тревога и беспокойство осени сорок первого, граничащие с паникой, сменились суровой уверенностью в победе и радостью освобождения страны. Я был приглашен в Кремлевский дворец, где в числе других отличившихся в день награждения получил орден лично от «всесоюзного старосты» Калинина. Я обратил внимание, что Михаил Иванович плохо выглядит. «Совсем сдает старичок» – подумалось мне. возможно в последний раз сам награждает. И действительно, даже более почетные награды все чаще вручал заместитель Калинина – Шверник. После награждения был банкет. Там я познакомился с официанткой Ольгой – стройной белокурой москвичкой лет двадцати пяти, еще несколько наивной, несмотря на свою «ответственную» работу. Она напомнила мне Ядвигу, не очень говорливая и даже застенчивая, приятная миловидная блондинка. Я сразу захотел познакомиться с ней поближе. На следующий день я пригласил ее на танцы, много шутил, обещал приехать в Москву после войны и увести ее в Ялту. Вечером в компании ее подруг и нескольких офицеров, таких же, как я, прибывших в Москву по разным причинам. Были дома в большой коммуналке на Арбате, вели себя относительно тихо. пили коньяк, шутили, танцевали под старенький патефон, даже пели, но без «размаха» присущего широкой русской душе и поводу сбора. Девушки рассказали, что в апреле в одном из соседних домов арестовали целую группу молодых людей, устроивших вечеринку и якобы готовивших покушение на Сталина.

Ближе к полуночи гости разошлись, я остался в комнате Ольги. На какое-то время наступила почти полная тишина, сменившая шумное застольное веселье людей, соскучившихся по жизни без войны. Тишина приятно расслабляла, и только сейчас я понял, как истосковался по такому вот мирному житейскому уюту. Там, на войне, идущей уже несколько лет, дни, в ожидании ежедневной смерти, тянулись мучительно медленно и одновременно суетливо быстро, в спартанском быту и череде повседневных заданий. Не только на фронтовых аэродромах, но и в тыловых частях на переучивании жизнь не воспринималась полной, она была как этап, как отрезок, который просто надо пережить. И даже в родном доме с мамой покоя не было, какой уж там покой, когда враг в нескольких километрах. Как там мама?

Легкое опьянения вечера перемешалось с опьянением чувственным, я обнял Ольгу за талию, наши губы соединились в жарком поцелуи…

Я спал как ребенок, так крепко и сладко, как не спал уже лет двадцать, не переживая и не думая ни о чем. Утром, когда летнее солнца уже достаточно навязчиво застучало лучами в окно комнаты, мы проснулись. Я лежал, поглаживая тонкую белую руку своей новой подруги, и вдруг подумал. а ведь это моя первая женщина за последние три года.