Сталинские соколы

Подъехала машина, из которой выскочил офицер в чине капитана. Русские стали нервно разговаривать между собой, местами переходя на крик. Не понимаю ни слова, но догадываюсь, что в их споре решается моя дальнейшая судьба. Судя по жестикуляции, кавалеристы предлагали шлепнуть меня прямо здесь на месте, капитан настаивал, что меня следует куда-то направить. Он был старше по званию, и это спасло мне жизнь. Меня обыскал водитель офицера, после чего, ткнув в спину автоматом, заставил сесть в машину, рядом сел капитан. Под усиленным конным конвоем на машине меня доставили в штаб некой части.

Штаб, если это было штабом, представлял собой просторную землянку с установленной по центру печкой, ночи были уже довольно холодные. Со мной постоянно находились два вооруженных солдата или унтер-офицера. Через некоторое время в землянку вошел старший офицер с нашивками кавалерийского полковника в сопровождении того самого капитана пехотной части. Полковник говорил на-немецком и начал допрос. Он вел себя довольно достойно. Конечно, никакого уважения к моей жалкой персоне не было, во всяком случае, он говорил спокойно без крика, подбирая нужные немецкие слова почти без акцента.

Не видя причины что-то скрывать, я рассказал свою короткую историю. Назвал часть, рассказал, что вылетал в составе звена на воздушную разведку позиций, что это всего мой второй боевой вылет и русских я еще не сбивал.

Офицер высказал сомнения относительно моей «неопытности» и лейтенантского звания. Я ответил, что до того, как стать пилотом, служил в медицинской службе люфтваффе.

После короткого допроса офицеры стали совещаться. Не понимая их речи, я сидел и думал – хорошо, что пока не бьют и я все еще жив.

Русские закончили совещаться, и полковник направился к выходу.

– Гер офицер – привстал я с места. а что будет со мной?

Полковник задержался, посмотрев на меня равнодушным холодным взглядом.

– По закону военного времени вас следует повесить или расстрелять как фашиста – убийцу, насильника и поджигателя. Если бы вы были солдатом, с вами бы так и поступили, тем более, что ценности как «язык» никакой не представляете, но я все-таки рекомендовал капитану доставить вас в штаб, впрочем, я оставляю вашу судьбу на его усмотрение, он ведь вас захватил.

Вы когда-нибудь испытывали это роковое ощущение потерянной надежды, когда понимаешь, что последний шанс, на который надеялся, хватаясь за соломинку, и в который слепо верил, уходит. Полковник хотя бы говорил на одном со мной языке, и в общении с ним можно было наивно рассчитывать на силу слова и убеждения, а что мог я предпринять в обществе русского капитана, явно не относившегося ко мне с симпатией, и не подстрелившего при взятии только по причине проведения предварительного допроса.

– Гер полковник, возможно, я не так важен в качестве «языка», но я медик и как врач обязан и могу помогать вашим раненым.

Полковник посмотрел с недоверием.

– Я не уполномочен решать такие вопросы, да у нас и госпиталя рядом нет, а держать вас на передовой…

Он о чем-то еще поговорил с капитаном и вышел. Второй офицер посмотрел на меня с презрением и ненавистью, что-то сказав себе под нос и плюнув на пол. Возможно, в его монологе не было ничего конструктивного, кроме матерной брани.

Но меня пока не расстреляли и не повесили, напротив, капитан отвез меня в Джанкой, как я понял, в штаб своей армии. Там меня один раз допросил русский военный переводчик в присутствии их генерала.

Я старался проявлять максимальную лояльность, на которую только был способен в своем положении без явного унижения. Я объяснил, что не фашист, что врач, а в армию попал по призыву. На что генерал метко заметил. – а разве в люфтваффе у Геринга служат не добровольцы?

Я выкручивался, как мог, предлагая свои услуги медицинского специалиста. А как бы вы поступили в моей ситуации? С выкриком «зиг хайль» и высоко поднятой арийской головой отправились на тот свет!? Такая возможность еще оставалась в запасе.

Меня оставили в живых, даже накормили. Через несколько дней меня опять привели к генералу, который сообщил мою дальнейшую перспективу. К этому дню у русских значительно возросло количество раненных. В этой ситуации медицинские работники действительно были на вес золота, но, конечно, не пленные немцы. Брать на себя ответственность генерал не решился, совершенно внезапно меня решил проверить находящийся при штабе батальонный фельдшер – черноглазая и черноволосая молодая женщина лет тридцати по имени Анна. К моему удивлению она прекрасно говорила на-немецком. После короткой беседы со мной она еще переговорила с генералом, после чего перевела его слова обращенные ко мне.