Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров

Само стремление евреев к мировой революции было попыткой создать симбиоз стран, слившихся в безнациональное «государство», с идеей социальной справедливости, проистекавшей из марксистского учения. Однако в начале XX столетия Маркса уже не было в живых, затея с мировой революцией не реализовывалась. И строительство социализма в отдельно взятой стране как бы примирило какую-то часть советских евреев с крушением их планов. После революции они сразу заняли в советском государстве высокое положение, отвечавшее амбициям их национальной психологии.

Внешне особо не выпячивая свою лидирующую роль, но стремясь осуществлять ее фактически, они стали навязывать свою философию остальным народам страны. В силу интернационалистичности марксистского учения они не встречали сопротивления со стороны людей других национальностей, в том числе и русской. И до определенного периода Сталин не препятствовал самоутверждению и росту влияния евреев, не вступивших с ним в оппозиционную конфронтацию.

Возможно, что почитание вождя со стороны определенной части евреев определялось и тем, что он тоже не принадлежал к основной национальности страны. В Сталине они видели как бы союзника и гаранта недопустимости проявлений «великодержавного шовинизма».

Однако вождь был необходим не только евреям. Свергнувшие царя русский и другие народы России потеряли привычный «живой», личностно-материализированный символ своего единения. Народы России утратили и своих богов, поэтому жажду поклонения «верховному уму» люди распространили на Сталина.

Он глубоко и правильно понимал такую тенденцию. И в силу этого понимания он не противился категорически утверждению своего авторитета объединяющего лидера, относя свое «возвеличивание» к признанию заслуг партии. Более того, политически это было бы неразумно.

Впрочем, жажда обретения вождя не являлась российской особенностью. Начало XX века вообще совпало с разрушением веры в царей. Одновременно это было время глубочайших потрясений, вызванных Первой мировой войной. Время, когда почти все европейские нации жили под угрозой возможной утраты национального суверенитета.

В этот период обрушения монархических престолов в Европе стали формироваться культы вождей как нечто среднее между поклонением монархии и буржуазно-демократической форме правления. Это произошло в Польше, Италии, Испании, Португалии, Германии и других государствах.

То, что этот процесс не задел серьезно Англию с ее марионеточными символами – «куклами» королей и королев и Америку с ее тупым культом безликих президентов, тоже закономерно. Эти страны вышли из Первой мировой войны почти «победителями». Правда, эта победа была относительной, завоеванной не на поле брани, а принесенной Октябрьской революцией. Но главным в своеобразном национально-политическом «консерватизме» британцев и американских переселенцев стало даже не торжество победителей. И не какая-то обостренная тяга этих народов к демократии, а природное положение этих стран.

Англичане живут на острове, и эта оторванность от материка подсознательно создает у жителей ощущение защищенности от нашествия и экспансии чужеземцев. Америка, по существу, также огромный остров. Уже своим геополитическим положением она гарантирована от «легкого» иностранного вторжения.

Примечательно, что стремление к обретению вождя острее всего проявилось после крушения монархий в России и Германии. В странах, претерпевших наиболее сильные потрясения от войны. Один из идеологов черносотенцев – приверженцев монархии – Б.В. Никольский вынужден был признать еще в 1918 году: «Царствовавшая монархия кончена... Та монархия, к которой мы летим, должна быть цезаризмом, т.е. таким же отрицанием монархической идеи, как революция».

Комментируя это высказывание, В. Кожинов отмечает: «Известно, что о закономерном приходе Цезаря или Бонапарта писали многие, например В.В. Шульгин и так называемые сменовеховцы, и они «выражали свою готовность присоединиться к этому «цезаризму», усматривая в нем нечто якобы вполне соответствующее русскому духу». Потребность в Цезаре – вожде ощущали и общественные классы. Не случайно, что позже Сталин стал восприниматься как вождь не только советского народа, но и международного пролетариата.

Впрочем, понятие о вождях как единовластных руководителях народов произошло исторически, еще во времена формирования национальных обществ. «Вожди, – пишет Карамзин, – избираемые общею достоверностью, отличные искусством и мужеством, были первыми властителями в отечестве моем. Дела славы требовали благодарности от народа; к тому же, будучи ослеплен счастием героев, он [народ] искал в них разума отменного».