Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров

Допрос жены Николаева Матильды Драуле, работавшей заведующей сектора учета в Лужском уездном комитете партии, начался «ровно через 15 минут после рокового выстрела». Ее муж в начале 20-х годов занимался комсомольской работой в Ленинграде, а затем стал заведующим общим отделом укома комсомола в Луге. Вернувшись в северную столицу в начале 30-х годов, он был референтом оргинструкторского отдела обкома партии, разъездным инструктором областного Истпарта. С последнего места работы Николаева уволили и исключили из партии за отказ подчиниться решению о мобилизации «на транспорт» для работы в каком-либо из политотделов железной дороги. И в последние 3-4 месяца он являлся безработным.

Соседка по дому так описывает супругов Николаевых: «Небольшого роста, тщедушный, но очень большая круглая голова. У него кривые ноги. Он одевался скорее как рабочий, но вел себя дико надменно. Жена выше его. Ходила всегда в мужской шапке, скромная. С нами они не дружили, а дружили с немцами из 74-й квартиры».

Сразу после покушения допросить самого Николаева работники УНКВД не могли. После имитации попытки самоубийства он симулировал состояние «истерического припадка». Поэтому в 19 часов его доставили во 2-ю ленинградскую психиатрическую больницу, где ему сделали «две ванны с последующим душем и переодеванием. Замечалась все время театральность его поведения ». Врачи сделали вывод о «кратковременном истерическом реактивном состоянии... судороги (впоследствии симуляция)».

К допросу Николаева начальник УНКВД Медведь, замначальника Фомин, начальник ЭКО (ЭКО – борьба с диверсиями и вредительством) Молочников и замначальника секретно-политического отдела (СПО) Стромин приступили только около одиннадцати часов вечера.

Николаев заявил, что «мысль об убийстве Кирова у меня возникла в начале ноября 1934 года». Причинами покушения он называл личные мотивы: ревность, партийные неприятности, отсутствие работы, необходимость быть на иждивении жены.

Допрашиваемый заявил: «План совершения покушения – никто мне не помогал в его составлении... Я рассматривал покушение как политический акт. Чтобы партия обратила внимание на бездумно бюрократическое отношение к живому человеку... Я сделал это под влиянием психического расстройства (курсив мой. – К. Р.) и сугубого отпечатка на мне событий в институте [исключение из партии]...»

Человек, представлявший собой тип полуобразованного обывателя, Николаев считал себя "интеллигентной" личностью, способной на поступок, но он не рвался к смерти. И его действия отнюдь не наивны, как это может показаться на первый взгляд.

Наоборот, в них прослеживается обдуманная логика поведения: после убийства он симулировал попытку самоубийства, затем потерю сознания и истерический припадок. Он сразу отмел наличие соучастников, но, назвав покушение политическим актом, представил его как месть одиночки «под влиянием психического расстройства» Он рассчитывал изобразить свое преступление как спонтанный поступок психически больного; это позволяло рассчитывать на то, что ему сохранят жизнь.

Николаев врал, что убийство он замыслил в начале ноября. При изучении бумаг, найденных у него, оказалось, что уже 14 октября он написал записку: «Дорогой жене и братьям по рабочему классу! Я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности. Поскольку нет свободы агитации, свободы печати, свободы выбора в жизни, и я должен умереть».

Конечно, это был театральный жест человека с недалеким умом, но Николаев не собирался умирать как самоубийца. Через день после появления этой записки его задержали на улице Красных Зорь, у дома, где жил Киров. Однако после проверки документов на следующий день, 16 октября, по распоряжению начальника отдела А.А. Губина Николаева отпустили! Обратим еще раз внимание на эту фамилию.

Сталин прибыл в Ленинград особым поездом утром I декабря в сопровождении Ворошилова, Молотова, Ягоды и работников НКВД. Убийство Кирова стало для него ошеломляющей вестью, сломавшей манеру привычной сдержанности. Он не смог сдержать гнев и нанес пощечину подошедшему Медведю: «Не уберегли Кирова». Правда он сразу взял под контроль свои эмоции и, присутствуя на допросе Николаева, старался внешне не проявлять обуревавших его чувств.

Уже в конце жизни Молотов вспоминал: «Говорили с убийцей Кирова Николаевым. Замухрышистого вида, исключен из партии. Сказал, что убил сознательно, на идеологическом основе... Я думаю, он чем-то, видимо, был обозлен, исключен из партии, обиженный такой. И его использовали зиновьевцы, но, вероятно, он не настоящий зиновьевец и не настоящий троцкист».