Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

В июне 1936 года группа грузинских старых большевиков была обвинена в «дискредитации доклада тов. Берия», в «троцкистской клевете на этот исторический документ». «Они говорили,— отмечалось в постановлении по этому поводу партколлегии КПК Грузии,— о якобы преувеличенной роли тов. Сталина и о том, что доклад не отражал тех исторических фактов, которые имели место в работе большевиков Грузии и Закавказья» [679].

Воспоминания и «исследования» дополнялись публикацией фольклорных произведений, призванных показать «любовь» всех народов Советского Союза к Сталину. Естественно, что это фальсифицированное «народное творчество», стихи и песни сказителей, акынов и ашугов отличались крайне низким художественным качеством. Процитировав выдержку из сборника «Сталин в песнях народов СССР», Троцкий писал: «Надо прямо сказать: эта поэзия переходит в хрюканье» [680].

Негласное требование выступить с произведением, восхвалявшим Сталина, предъявлялось к каждому профессиональному писателю, в первую очередь из числа тех, кто обладал репутацией талантливых мастеров, независимых или даже оппозиционно настроенных (в прошлом) по отношению к советскому режиму.

В начале 1936 года в «Известиях» было опубликовано стихотворение Б. Пастернака «Мне по душе строптивый норов…», написанное по просьбе Бухарина. В нём поэт подчёркивал слитность собственной «малости» и величия Сталина.

А в те же дни на расстояньи
За древней каменной стеной
Живёт не человек — деянье,
Поступок ростом в шар земной.
Судьба дала ему уделом
Предшествующего пробел.
Он — то, что снилось самым смелым,
Но до него никто не смел…
В собраньи сказок и реликвий,
Кремлём плывущих над Москвой,
Столетья так к нему привыкли,
Как к бою башни часовой.
И этим гением поступка
Так поглощён другой поэт,
Что тяжелеет, словно губка,
Любою из его примет.
Как в этой двухголосной фуге
Он сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних двух начал [681]

.

Касаясь причин появления этого стихотворения, поэт вспоминал: «Бухарину хотелось, чтобы такая вещь была написана, стихотворение было радостно для него». Создание этого произведения Пастернак называл своей «искренней, одной из сильнейших (последней в тот период) попыткой жить думами времени и ему в тон» [682].

Михаил Булгаков с 1935 года обдумывал замысел историко-биографической пьесы о Сталине. Сталинская тема, по-видимому, волновала писателя с 1930 года, когда состоялся его единственный телефонный разговор со Сталиным, который последний, по словам Булгакова, провёл «сильно, ясно, государственно и элегантно». В 1931 году в письме к Вересаеву Булгаков подчёркивал, что «в отношении к генеральному секретарю возможно только одно — правда и серьёзная» [683].

В начале 1936 года Булгаков сказал директору МХАТа, что «единственная тема, которая его интересует для пьесы, это тема о Сталине» [684]. В 1938 году друзья писателя из Художественного театра напомнили ему об этих словах и посоветовали приступить к работе над пьесой с тем, чтобы она была поставлена к 60-летию Сталина.

Избрав сюжетом пьесы деятельность Сталина в Батуме, Булгаков тщательно проштудировал книгу «Батумская демонстрация 1902 года», вышедшую в марте 1937 года с предисловием Берии. В июле 1939 года пьеса «Батум» была представлена в МХАТ, а спустя три недели после этого писатель вместе с постановочной группой выехал в Грузию для изучения материалов на месте. Однако уже в первые часы дороги бригаду нагнала телеграмма, предписывающая ей вернуться в Москву. Вскоре в МХАТ поступило из секретариата Сталина указание (не сопровождавшееся какими-либо разъяснениями) о прекращении работы над спектаклем. По свидетельству Е. С. Булгаковой, во время посещения МХАТа в октябре 1939 года Сталин сказал Немировичу-Данченко, что пьеса хорошая, но ставить её не следует [685].