Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Безоговорочно признавая народный характер Октябрьской революции, Бердяев писал, что «народ в прошлом чувствовал неправду социального строя, основанного на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно нёс свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся… Ленин не мог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа» [862]. Большевики чутко уловили стремления народных масс и привели в движение не только разрушительные, но и созидательные, «раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исключительный актуализм и динамизм коммунизма. В русском народе обнаружилась огромная витальная сила, которой раньше не давали возможности обнаружиться» [863].

Касаясь «преступления», с особым неистовством вменявшегося в вину большевикам современными «демократами»,— разгона Учредительного собрания, Бердяев со всей определённостью утверждал, что эсеры, получившие большинство голосов на выборах в Учредительное собрание, «оказались ненужными и вытесненными. Ленин сделал всё лучше, скорее и более радикально, он дал больше» [864]. В итоге практической проверки зрелости и жизнеспособности политических сил России большевизм, «давно подготовленный Лениным, оказался единственной силой, которая, с одной стороны, могла докончить разложение старого и, с другой стороны, организовать новое» [865].

Эти мысли получили ещё более чёткое выражение в книге Бердяева «Самопознание (опыт философской автобиографии)», изданной в 1949 году. Здесь Бердяев выражал решительное несогласие с точкой зрения тех белоэмигрантов, которые считали, что «большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников, сами же они (деятели «белой» России.— В. Р.) неизменно пребывают в правде и свете» [866]. Он утверждал, что «вина и ответственность за ужасы революции лежат прежде всего на людях старого режима», которые поэтому не могут быть «судьями в этих ужасах» [867].

Бердяев не всегда проводил разграничение между коммунизмом как мировоззрением, идеологической доктриной и как реальным политическим движением. Более того, иногда он называл коммунизмом социально-экономический уклад и политический режим, установившиеся в СССР к середине 30-х годов. Однако, когда он говорил о коммунизме как научной доктрине, разработанной Марксом, содержание этой доктрины характеризовалось им достаточно объективно. Он называл Маркса замечательным социологом и высоко оценивал его «гениальное учение… о фетишизме товаров». Признавая правоту марксистов в оценке капитализма, он подчёркивал, что буржуазные идеологи, обличающие коммунизм, «лишь делают более рельефной правду коммунизма… Именно капиталистическая система прежде всего раздавливает личность и дегуманизирует человеческую жизнь, превращает человека в вещь и товар, и не подобает защитникам этой системы обличать коммунистов в отрицании личности и в дегуманизации человеческой жизни. Именно индустриально-капиталистическая эпоха подчинила человека власти экономики и денег, и не подобает её адептам учить коммунистов евангельской истине, что „не о хлебе едином жив будет человек“… „Не о хлебе едином жив будет человек“, но также и о хлебе, и хлеб должен быть для всех. Общество должно быть организовано так, чтобы хлеб был для всех, и тогда именно духовный вопрос предстанет перед человеком во всей своей глубине. Недопустимо основывать борьбу за духовные интересы и духовное возрождение на том, что хлеб для значительной части человечества не будет обеспечен» [868].

«Большую долю правды» Бердяев усматривал и в «социально-экономической системе коммунизма» (в том виде, в каком она обосновывалась в марксистском учении). Он соглашался с марксистской идеей, согласно которой человек в соединении с другими людьми призван регулировать и организовывать социальную жизнь. Особенно привлекала Бердяева коммунистическая идея социального равенства. Отвергая излюбленный аргумент антикоммунистов о том, что ликвидация классовых различий приведёт к нивелировке человеческих индивидуальностей, он подчёркивал: личностные различия между людьми только ярче выявятся после уничтожения классовых различий: «Человек должен отличаться от человека по своим личным качествам, а не по своему социальному положению, классовому или сословному» [869].

Напоминая, что отвержение имущественного неравенства было одной из основных идей первоначального христианства, Бердяев писал: «У большей части учителей церкви мы находим осуждение богатства и богатых, отрицание собственности… такие резкие суждения о социальной неправде, связанной с богатством и собственностью, что перед ними бледнеют Прудон и Маркс». Лишь позднее иерархи церкви «начали защищать господствующие классы богатых, власть имущих» [870].