Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Наибольший свет на события, связанные с убийством Кирова, могли бы пролить лица, наиболее близкие к Сталину в тот период,— Молотов и Каганович. Однако они оба не оставили никаких воспоминаний, а в единственных источниках мемуарного характера — беседах с писателем Ф. Чуевым — решительно отрицали причастность Сталина к убийству Кирова. Такая позиция полностью соответствовала логике поведения, избранного ими после их исключения из партии в 1957 году,— признания необходимости большого террора 30-х годов. Однако бесспорным является тот факт, что комиссии Президиума ЦК, созданной в конце 1955 года (т. е. тогда, когда Молотов и Каганович находились в составе Президиума) для расследования материалов о сталинских репрессиях, было поручено начать работу с изучения обстоятельств убийства Кирова. Этот факт, на наш взгляд, свидетельствует о том, что версия об организации данного убийства Сталиным имела широкое хождение в тогдашней партийной верхушке. Записка председателя данной комиссии Поспелова, прямо наталкивающая на мысль о направляющей роли Сталина в убийстве, была направлена в Президиум ЦК вскоре после XX съезда, т. е. опять-таки во время пребывания в нём Молотова и Кагановича.

Более тщательное расследование «кировского дела» было осуществлено специальной комиссией Президиума ЦК, образованной в 1960 году.

На XX и XXII съездах партии Хрущёв решился обнародовать лишь небольшую часть фактов, выявленных комиссиями Президиума ЦК в 50—60-е годы. О. Шатуновская рассказывала, что после получения докладной записки о результатах второго расследования Хрущёв сказал ей: «Я всю ночь читал вашу записку и плакал над нею. Что мы наделали! Что мы наделали!» Тем не менее Хрущёв заявил, что полностью материалы расследования не будут оглашены. В ответ на возражения Шатуновской он сказал: «Нас сейчас не поймут. Мы вернёмся к этому вопросу через 15 лет» [142].

Известные ему факты об убийстве Кирова Хрущёв сообщил лишь в мемуарах, написанных во время пребывания на пенсии.

Третье расследование «кировского дела» было проведено комиссией Политбюро, созданной в конце 80-х годов. Хотя результаты этого расследования не были опубликованы, некоторые его участники выступили с заявлениями о том, что террористический акт был задуман и совершён одним Николаевым и что «в деле нет материалов, объективно подтверждающих причастность Сталина и органов НКВД к организации и осуществлению убийства Кирова» [143]. После того, как этот вывод был оспорен в печати, председатель комиссии Политбюро Яковлев выступил с пространной статьёй, в которой признал, что многие факты и документы, относящиеся к убийству, не были проанализированы его комиссией, назвал много вопросов, требующих дальнейшего расследования, и предложил «ещё раз вернуться к исследованию всех обстоятельств, связанных с убийством С. М. Кирова» [144]. Однако после августовского переворота 1991 года ни Яковлев, превратившийся в ярого антикоммуниста, ни другие «демократы», получившие доступ ко всем партийным и чекистским архивам, не проявили ни малейшего интереса к такому исследованию. Правдивое воссоздание одной из самых трагических страниц послеоктябрьской истории было вытеснено бесплодными поисками в архивах «компромата» на подлинных большевиков и прежде всего на Ленина.

Между тем уже комиссии 50—60-х годов, расследовавшие убийство Кирова, обнаружили, что в архивах содержится огромный материал, касающийся «кировского дела». Одни лишь следственные и судебные документы 1934—1935 годов составляют 58 томов. Помимо этого, в тщательном изучении нуждались документы, содержавшиеся в следственных делах 1937—1938 годов (Ягоды, Енукидзе, Запорожца, группы работников НКВД, обвинённых в убийстве кировского охранника Борисова, и т. д.).

Естественно, что внимание комиссий 50—60-х годов было направлено прежде всего на изучение материалов, связанных с непосредственным убийцей Кирова Николаевым. Было установлено, что Николаев характеризовался близко знавшими его людьми как психически неуравновешенный человек, страдавший эпилепсией и манией величия. Он неоднократно говорил, что войдёт в историю, что ему будут ставить памятники, и сравнивал себя с Радищевым и Желябовым. Среди изъятых у него документов находились личный дневник и истерически-озлобленное письмо, адресованное Политбюро, под названием «Политическое завещание. Мой ответ перед партией и отечеством», в котором говорилось о готовности пожертвовать собой «во имя исторической миссии».