Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Наконец, была сфабрикована новая амальгама, получившая в народе название «кировский поток». Из Ленинграда, наряду с бывшими оппозиционерами, было выслано множество представителей бывших господствующих классов. «Весной 1935 года Сибирь была переполнена ленинградцами,— рассказывал вырвавшийся из СССР югославский оппозиционер А. Цилига.— Их возили целыми эшелонами, поездами, целыми семьями с детьми, жёнами, родителями, родней. Их высылали очень многих в самые северные места… Из Ленинграда выслано несколько десятков тысяч людей» [242].

Сигнал к массовому выселению «бывших» был дан закрытым письмом ЦК от 18 января, в котором утверждалось: «Ленинград является единственным в своём роде городом, где больше всего осталось бывших царских чиновников и их челяди, бывших жандармов и полицейских… Эти господа, расползаясь во все стороны, разлагают и портят наши аппараты» [243]. Спустя два месяца в «Правде» было помещено сообщение о высылке из Ленинграда «за нарушение правил проживания и закона о паспортной системе» 1074 «граждан из бывшей аристократии, царских сановников, крупных капиталистов и помещиков, жандармов, полицейских и др.». При этом указывалось, что часть этих людей «привлечена к ответственности органами надзора за деятельность против советского государства и в пользу иностранных государств» [244].

Размах «послекировских» репрессий и связанной с ними политической истерии был столь велик и неожидан, что даже Троцкий лишь постепенно приближался к постижению подлинного смысла этой кампании. В час ночи 14 февраля 1935 года, после чтения советской и западной коммунистической печати, он сделал следующую дневниковую запись: «Давно я не писал в такой поздний час. Я пробовал уже несколько раз ложиться, но негодование снова поднимало меня.

Во время холерных эпидемий темные, запуганные и ожесточённые русские крестьяне убивали врачей, уничтожали лекарства, громили холерные бараки. Разве травля „троцкистов“, изгнания, исключения, доносы — при поддержке части рабочих — не напоминают бессмысленные конвульсии отчаявшихся крестьян? Но на этот раз дело идёт о пролетариате передовых наций. Подстрекателями выступают „вожди“ рабочих партий. Громилами — небольшие отряды. Массы растерянно глядят, как избивают врачей, единственных, которые знают болезнь и знают лекарство» [245].

Вскоре Троцкий получил известия о расправах, обрушившихся на членов его семьи. Первой жертвой стал его младший сын Сергей Седов, отказавшийся от всякой политической деятельности и оставшийся в Москве после ссылки и изгнания Троцкого. Вплоть до конца 1934 года он работал в Высшем техническом училище, издал книгу, напечатал ряд статей в научных журналах. В последнем письме (от 9 декабря) С. Седова, регулярно переписывавшегося со своей матерью, сообщалось: «Общая ситуация оказывается крайне тяжёлой, значительно более тяжёлой, чем можно себе представить» [246].

После получения известия об аресте сына Н. И. Седова выступила с призывом «создать интернациональную комиссию из авторитетных и добросовестных людей, разумеется, заведомых друзей СССР. Такая комиссия должна была бы проверить все репрессии, связанные с убийством Кирова; попутно она внесла бы необходимый свет и в дело нашего сына Сергея… Неужели же Ромен Роллан, Андре Жид, Бернар Шоу и другие друзья Советского Союза не могли бы взять на себя инициативу создания такой комиссии по соглашению с советским правительством» [247]. Это письмо, помимо его публикации в печати, было разослано лично Роллану, Жиду, Мальро, Шоу и другим известным литераторам и общественным деятелям Запада. Однако обращение Седовой осталось без ответа со стороны этих влиятельных «друзей СССР».

В апреле 1935 года Троцким была получена открытка из Тобольска от его первой жены А. Соколовской: она сообщала, что сослана в Сибирь. Наконец, пришло известие о том, что оба зятя Троцкого, находившиеся с 1928 года в ссылке, были там арестованы и переведены в тюрьму.