Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Более конкретное представление о подпольной жизни левой оппозиции в местах лишения свободы мы можем получить из романа В. Сержа «Полночь века» — единственного художественного произведения, описывающего судьбы «троцкистов» в первой половине 30-х годов [293]. В романе рассказывалось, в частности, о том, какими путями до ссыльных и арестантов доходила информация о взглядах Троцкого. Так, один из персонажей, беспартийный инженер Боткин, в заграничной командировке приобрел номер «Бюллетеня оппозиции», откуда выписал заинтересовавшие его выдержки в свой блокнот. Перед возвращением в СССР он уничтожил и блокнот, и журнал. «Откуда ему было знать, что в Берлине… в его комнату проник некто, тотчас нашёл среди двухсот ключиков нужный, чтобы открыть его чемодан, опытной рукой, которая ничего не повредила, извлек оттуда одну за другой вещи, ещё более искусным профессиональным образом… обнаружил блокнот, открыл его, мгновенно раскусив дух, источник… руки навели на страницы блокнота короткофокусный объектив Цейса. Пять снимков — и всё: вещи на местах, чемодан закрыт, в тот же вечер отправлен секретный пакет в Москву на площадь Дзержинского, в особый отдел, где машинистки сделают несколько копий: 1-я — для главной картотеки; 2-я — для политического отдела (подозреваемые в троцкизме); 3-я — для экономического отдела (подозреваемые в саботаже); 4-я — для иностранного отдела (подозреваемые в шпионаже)» [294].

После прибытия в Москву Боткин был арестован и направлен в проектное бюро лагеря особого назначения на Кольском полуострове. Там он познакомился со «старым партийцем, несмотря на молодость, обыкновенным троцкистом с шестью годами высылок, тюрем, лагерей, этапов за плечами, парнем методичного и своеобразного ума, с которым Боткин впервые в жизни почувствовал возможность говорить вслух, без страха, сомнений и задних мыслей обо всём, что думаешь». Узнав о содержании прочитанного Боткиным номера «Бюллетеня», «обыкновенный троцкист» «добрую половину своих дней в застекленной кабине статистического бюро потратил на то, чтобы на полосках тонкой бумаги шириной в одну, длиной в несколько почтовых марок чётко прорисованными чертежным пером буквами, которые можно было расшифровать только с лупой, составить послания: одно — в Среднюю Азию ссыльным Семипалатинска, другое — в Западную Сибирь ссыльным Канска, третье — на Север, в Чёрное… Никому никогда не узнать, как были отправлены эти послания, как сработали лагерные почтовые самолеты, какие чудеса изобретательности доставили их к местам назначения» [295].

В сибирском селе Чёрном ссыльные получили это письмо вместе с другими сообщениями о жизни левой оппозиции. «Почта, да, невероятная почта, которой столько месяцев не было… Маленькие, прозрачные листочки, покрытые идеальными рядами песчинок, которые были буквами, которые были словами, мыслью, истиной революции, смыслом жизни, поскольку больше не осталось ничего… Нет больше ничего, кроме нашего поражения, воспринятого стойко, поскольку так надо, поскольку нельзя ни отмежеваться от пролетариата, ни отречься от истины, ни изменить ход истории. А диалектика истории требует, чтобы в данный момент под колесом были мы. Жизнь, благодаря нам, продолжается. Победа придёт, когда нас уже не будет. А вот что есть: товарищи, тезисы тобольского изолятора, обращение к ЦК ссыльных Тары, резюме последних номеров „Бюллетеня“, составленного в Принкипо и изданного в Берлине».

«Получив почту, ссыльный Авелий спросил свою подругу Варвару: „Не рада? — Что ты, я счастлива.“

Он не знал, каким бывает в счастливые минуты это открытое, гладкое и бесцветное лицо… „Счастлива, конечно. Чудесно. Мы воспрянем. Надо сказать товарищам, ступай сейчас же, Авелий“» [296].

Над такими «кадровыми» оппозиционерами не довлел фетиш партийности, заставлявший капитулянтов идти на сделки со своей совестью. Они, как и Троцкий, считали партию задушенной, а сталинистов — своими непримиримыми врагами. «Они не могут оставить нас жить! — говорил товарищу по ссылке троцкист Родион.— Мы — новая партия, даже если и подумать об этом не смеем. Они знают это лучше нас. Они вынуждены гноить нас в тюрьмах. А когда они окончательно разберутся в том, что делают, они примутся нас расстреливать. Всех, говорю тебе. Будет чёрный террор. Как позволить нам жить?» [297]