Сталинский нос

Ну и дурак же я! Как это я сразу не догадался. Очкарик хотел, чтобы его отправили на Лубянку, вот и взял вину на себя. Умный парень! Сообразил, как попасть внутрь. Он ведь этого и хотел, и я ему помог. Ну не то чтобы помог, но теперь уже не важно. Как он, наверно, обрадуется, когда увидит своего папу! А папа как будет рад! Интересно, а у них есть семейные камеры? Может быть, есть. Вечером они, может, соберутся всей семьей. А вдруг его родители совсем даже не враги народа? Вдруг их тоже, как папу, по ошибке взяли? Скоро товарищ Сталин их всех выпустит. А если нет, Очкарик что-нибудь придумает, он же умный.

Мы заходим в класс, а Нина Петровна на ходу каждого хлопает по затылку, пересчитывает, она человек ответственный. Знаю, это глупо, но поделать ничего не могу — улыбаюсь ей в полный рот. Она видит мою улыбку и в ответ тоже улыбается, и тут я понимаю, что линейка состоится. Скоро я увижу папу. Скоро я стану пионером. Все снова будет в порядке.

Вдруг из-за двери на меня Вовка налетает, хватает за грудки и притягивает к себе.

— Ну ты даешь, Американец, — говорит и брызжет мне в лицо слюной. — На других все свалил. Очень по-пионерски.

22

— Яблоко от яблони недалеко падает, — говорит Нина Петровна и внимательно нас оглядывает. — Позволив Финкельштейну остаться в наших рядах после ареста его родителей, мы совершили большую ошибку. Недоглядели, утратили бдительность. Но больше такое не повторится.

Нина Петровна оборачивается к стенду, на котором висит фотография нашего класса. На ней ученики выстроились рядами, а Нина Петровна стоит посередине — очень хорошо получилось. Нина Петровна подходит и чернилами замазывает Очкарику лицо. Так полагается. Когда врагов народа выводят на чистую воду, их злодейские лица на фотографиях всегда вымарывают, карандашом или чернилами, что есть. Мы с папой это много раз делали. Так этим врагам и надо. Но Очкарик же не враг народа, он просто папу и маму хотел повидать.

Нина Петровна отворачивается от фотографии и говорит:

— Из-за Финкельштейна у нас совсем мало времени на репетицию линейки. — И тут же весело улыбается: — Но это нам не помеха — все сделаем на отлично, да, ребята?

— Да! — отвечаем ей в один голос.

— Вот это настоящий пионерский дух! Барабаны и горны, к доске. Зайчик, неси знамя.

Мы быстро строимся у доски: барабанщики, горнисты и я посередине, со знаменем. Стоим по стойке «смирно» и не сводим глаз с Нины Петровны. Но она не начинает репетировать, а почему-то опять пристально смотрит на фотографию. На зачирканном лице Очкарика поблескивают чернила, не высохли еще.

— Ребята, — говорит Нина Петровна, — ваша учительница должна вам кое в чем признаться.

Мы затихли. Неслыханное дело, чтобы учителя ученикам признавались. Всегда ведь наоборот.

— Вопреки моим сталинским принципам, наше руководство заставляло меня молчать. — Нина Петровна поднимает глаза к потолку, где этажом выше находится кабинет директора, потом переводит взгляд на нас и смотрит многозначительно — поняли ли мы, что это она о директоре говорит.

— Но после сегодняшнего происшествия, после этой ужасной диверсии, я больше не имею права скрывать от вас правду. Слушайте внимательно, ребята. В нашем классе есть еще один сын врага народа.

Папа всегда говорит: если что-то в горло попало, дыши через нос, тогда не задохнешься. Но сейчас я никак дышать не могу, даже через нос. Прикидываю на глаз дистанцию до двери. Если рвану, она меня не догонит. Но бежать не бегу, потому что поздно. Нина Петровна уже выкрикивает мое имя и указывает на меня пальцем. Все тянут шеи, глядят на меня с презрением — вот он, Саша Зайчик, сын врага народа. Я зажмуриваюсь, чтобы им в глаза не глядеть, и чувствую — знамя стало такое тяжеленное, что мне его никак не удержать. В ту же секунду знамя грохается на пол.

— Подними знамя, Зайчик, — говорит Нина Петровна, и когда я открываю глаза, она вовсе не на меня смотрит.

Мне это все почудилось. Она смотрит на последнюю парту и тычет пальцем не в меня, а в Вовку.

— Собакин, — говорит она, — расскажи-ка нам, в чем твоего папочку обвинили. Уж не во вредительстве ли?

Все поворачиваются к Вовке. Кто-то тихонько присвистнул. Я знамя быстро поднял с пола, а потом уже глянул на Вовку. Вижу, он медленно-медленно из-за парты встает, сверлит глазами Нину Петровну, а глаза у него такие же страшные, как тогда, в туалете для мальчиков.

— Мой долг сообщить вам, ребята, — говорит Нина Петровна, — что отец Собакина получил высшую меру наказания. Теперь понимаете, почему он так чудовищно себя ведет и почему наверняка был в сговоре с Финкельштейном. Как вы считаете, ребята?

Никто ахнуть не успел, как Вовка налетел на Нину Петровну. Хватает ее за горло и душит. Лицо Нины Петровны краснеет, глаза лезут из орбит, она хрипит и отбивается. Они врезаются то в доску, то в парты, то в учительский стол. Шум, грохот, переполох. Какие-то ребята кричат, Зинка даже плачет, но остальные хохочут, смешно им.